Театральная фантазия на тему… Мысли благие и зловредные - Марк Анатольевич Захаров

когда все посторонние разговоры, вся ненужная информация, весь околотеатральный словесный мусор пролетает мимо ушей, не задевает, не отвлекает, не расстраивает и не радует. Я ощутил внутреннюю, очень волевую позицию человека, который медленно и целенаправленно готовит свой актерский организм к Дерзанию. Что это такое – в точности сказать трудно. Настоящее искусство есть постижение того, чего ты еще не знаешь. Надо подумать, подумать и смело «пойти туда – не знаю куда, принести то – не знаю что».

Но это умеет делать не один Янковский.

Я думаю, все-таки важнее другое. Я заметил, как, погружаясь в ответственную театральную работу, начиная съемки нового фильма и, наоборот, освобождаясь от съемок и от тяжелой творческой нагрузки, – иными словами, всегда и постоянно он искал для себя «питательную среду», обстановку повышенного жизненного тонуса, он искал тех людей, которые знали о жизни больше, чем он, иначе думали и рассуждали, он умел находить для себя таких людей. Аккумулировать в себе новую энергию, постигать новую информацию, читать, думать, спорить, мучиться и негодовать – важнейшие свойства истинно творческой натуры.

Но к этому стремится, это умеет делать не один он. И это не объяснение, почему способный артист за столь короткий срок приобрел всенародную известность.

Работая вместе с Янковским над телевизионными фильмами «Обыкновенное чудо», «Тот самый Мюнхгаузен», «Дом, который построил Свифт», я с удивлением обнаружил, что он думает не только о себе самом, он вовсе не эгоист, он постоянно следит за тем, что происходит в фильме помимо него, он мучается, сомневается и размышляет вместе с режиссером. Очень тактично и умно. Он владеет искусством режиссуры настолько, насколько она необходима сегодня большому актеру. Он постоянно и умело сочиняет, исследует, просчитывает варианты, делает смелые и неожиданные предложения.

Но это умеют делать и другие хорошие артисты, не один он. Это еще ни о чем не говорит.

Просматривая отснятый киноматериал, не вошедший в окончательный монтаж, наблюдая изображения Янковского и потом репетируя с ним в театре капитана Беринга из «Оптимистической трагедии», – роль, в которой совсем немного слов, – я обратил внимание на то, как он умеет молчать. «Глаза – зеркало души», – говорят люди. У него необыкновенно выразительный взгляд. Ему вовсе не обязательно говорить слова, он умеет излучать нервную энергию, «сгорать», не двигаясь с места. Так, как умеет это делать он, пожалуй, никто другой не умеет. Но разве только этим одним можно объяснить загадку его уникальной творческой натуры, загадку его актерского взлета?

Его загадку можно объяснить другим, более глубоким, я бы сказал, научным образом. Самое важное, что Янковский хорошо выглядит, хорошо смотрится. Главное все-таки внешность – а он у нас красив. Особенно когда с бородой. С другой стороны, красивых людей у нас – пруд пруди. «Человек-амфибия» был еще красивее. Советские люди почти все хороши собой, за исключением некоторых главных режиссеров.

Может быть, подумал я наконец, загадка мастера не поддается однозначному объяснению, и пусть она останется для нас отчасти Загадкой.

Татьяна Пельтцер:

истинно российский феномен, или Почему большие актеры в какой-то период своей жизни кажутся бездарными

Моя любовь родилась свыше 110 лет назад. Наше знакомство с Татьяной Пельтцер началось в Театре сатиры, где она проработала 30 лет, а я там ставил спектакль «Доходное место», который был запрещен Фурцевой после нескольких представлений – как «не советский». Там Татьяна Ивановна играла Кукушкину – мать двух дочерей, которая говорила, что «мода пошла последнее время – жить на одну зарплату. Как это можно?» – восклицала она, и это вызывало бурю зрительских аплодисментов.

В «Сатире» у Пельтцер с Плучеком были прохладные отношения, но Татьяна Ивановна и об меня зубы поначалу тоже точила. Когда я в Театре сатиры сделал экспликацию спектакля, воцарилась пауза, я решил, что поразил всех. И вдруг раздался голос Татьяны Ивановны: «Что же это такое – как человек ничего не умеет делать, так в режиссуру лезет?!» Но ее ворчанье было не очень серьезное. Она так подыгрывала. Она тогда еще не знала, что у нас будет любовь и что она последует за мной в «Ленком». Окончательно она мне поверила, когда Фаина Георгиевна Раневская, ее подруга, сказала: «Таня, это замечательный спектакль, и ты замечательно играешь».

Эта реплика стала поворотной в наших отношениях, Пельтцер начала меньше ворчать на меня и подарила несколько гениальных фраз. Если я долго возился с какой-нибудь постановкой, она говорила: «Еще ни один спектакль не становился лучше от репетиций», или «Вот вы, Марк Анатольевич, все сидите, подолгу репетируете, а вот у Корша каждую пятницу была премьера». Актерского образования у нее не было, не уверен, было ли вообще какое-нибудь. Она весело, незло ворчала по поводу того, «чему там могут научить в театральном».

Спустя много лет я решился повторить ее шутку сыну Маши Мироновой, девятикласснику Андрею. «Знаешь, как говорила бабушка Пельтцер? – спросил я его. – Учиться, чтобы стать актером, совершенно ни к чему. Бери бумагу, пиши заявление, отнесешь в отдел кадров и будешь артистом». Все посмеялись, а на следующий день позвонила Маша: «Марк Анатольевич, из-за ваших шуточек у нас дома скандал – ребенок не пошел в школу, сказал, что и так будет артистом».

В Татьяне Ивановне была фантастическая особенность – она никогда не фальшивила. Могла что-то неправильно делать, но никогда не кривлялась. И, думаю, все-таки относилась с уважением к режиссерской профессии. Когда она переходила в «Ленком», сказала мне: «Я у вас буду играть все, что вы мне скажете. Кроме одного…» И показала пантомимой авангард и современную режиссуру. Но показала блестяще. Если ворчала, то весело. Татьяна Пельтцер укрепила труппу «Ленкома» веселой и мудрой обстоятельностью. Всю жизнь, имея дело с комедией, с этим крайне опасным жанром, который нередко с годами превращает актера в безжизненную маску, которая штампует набор привычных интонаций, Пельтцер только оттачивала свое мастерство и усиливала тонкое психологическое построение роли. Когда в театр приходит сложившийся актер, зрелый мастер, он непременно приносит накопленный опыт. Для Пельтцер каждая роль – начало. Она, как школьница, внимает учителю и готова сидеть до утра, чтобы выучить урок. И при этом она способна казнить и винить себя, ей неловко перед партнерами, если из-за нее останавливают репетицию, если у нее что-то не получается. Ей абсолютно чуждо «профессорство», она за более чем полувековую жизнь в театре не стала «академиком».

Татьяна Пельтцер сбежала к нам в «Ленком» в 73 года – отчаянный шаг!.. Она всю жизнь была веселая и отчаянная. И сыграла в моей жизни и