Старомодная манера ухаживать - Михайло Пантич

И она на самом деле пришла. Я дожидался ее в холле гостиницы, сидя в кресле напротив входа, поэтому увидел, как минут через пятьдесят после нашего разговора она вышла из такси, выпрямилась и уверенным шагом, в идеальном черном костюме, с волосами, собранными в хвост, что делало ее намного моложе, направилась к широким стеклянным дверям. Я почувствовал, как зачастил мой пульс, ее появление никогда не оставляло меня равнодушным, напротив. Я остался сидеть — на всякий случай. Когда она вошла, портье поклонился ей. Она огляделась, заметила меня и направилась к креслу. Выглядела она, как всегда, неотразимо, как богиня, не оставляющая никакой надежды простым смертным, каким я и был. Поверьте, все взгляды — а в холле гостиницы было весьма оживленно — словно по велению свыше, словно по приказу, обратились к ней. Хотя и не в лучшие свои годы (надо сказать, я никогда не понимал точного значения этих слов — лучшие годы), та, которую я называю Тамарой, умела подчинять себе людей.

— Привет, — воскликнула она, — наконец-то! Спасибо, что приехал.

Поцеловала (пятидесятилетняя девочка, что ходит по проволоке), приподнявшись на цыпочки, воздух над моим правым плечом и обняла. Всего на мгновение я уловил под каким-то дорогим парфюмом ее подлинный запах, и этого в самом деле хватило, чтобы я моментально понял, чего ради стоило примчаться в Гамбург.

— Вот, — промолвил я. Не умею я правильно вести себя во время расставаний и встреч.

— Хорошо, когда есть человек, на которого можно положиться. Смею заметить, ты не очень изменился, разве что прибавил пару килограммов.

— Это от кошачьего питания…

— То есть?

— Оно очень вкусное, делают из лучших сортов рыбы. Плюс витамины, естественный цвет и запах.

— Ну да. Этот твой юмор, ты всегда был склонен к преувеличению.

— Нет, на самом деле. Однако я думаю, после всего, что случилось, ты не захочешь разговаривать о кошках и их питании.

— Думаешь, я не в себе? После смерти и в самом деле не о чем разговаривать, слишком тяжело это дается. Потому как что ни скажешь, все не имеет смысла.

— Разговоры всегда бессмысленны.

— Не всегда, но в такой момент абсолютно, совершенно бессмысленны. Давай уйдем отсюда.

Она подошла к стойке, расплатилась по моему счету, для нас вызвали такси. Через три минуты мы стали участниками немецкого идеального дорожного движения. По дороге к ее дому, расположившемуся где-то на окраине, мы в основном молчали. Только на одно мгновение наши взгляды встретились. Мы улыбнулись и продолжили рассматривать друг друга. Да, я хотел вам сказать, что глаза — первейшее чудо мира, что бы вы об этом ни думали. Люди бывают такие и сякие, старые и молодые, симпатичные и неприятные, уродливые и красивые, но некрасивых глаз не бывает, все глаза в этом мире прекрасны, вы это поймете, если хоть немного всмотритесь в них. Да-да, есть невозможные люди, такие, что зияют, как черные дыры, что засасывают нас своей негативной энергетикой, бывают и с невыносимым запахом, но глаза к этому не имеют никакого отношения, все глаза обладают своим собственным неповторимым сиянием, надо только повнимательнее заглянуть в них.

— Приехали, — сказала она. — Вот здесь я живу.

Мы вошли в просторный сад, с большой виллой в глубине. Она открыла дверь и включила свет, мы сняли пальто.

— Что ж, добро пожаловать! Можешь оставаться сколько хочешь, твоя комната на втором этаже. Отдохни, потом побудь немного со мной. Мне сейчас очень важно побыть с кем-то, точнее — побыть с тобой. Понимаешь?

— Здесь у тебя хорошо.

— Томас умел обращаться с деньгами… Но не с алкоголем, — добавила она после короткой паузы.

— Он пил?

— Если это называть именно так, а не замедленным самоубийством. На самом-то деле пить он не умел, настоящий германский дух, упрямство, решительность, прилежность, точность, и когда он получил все, что хотел, то не знал, что со всем этим делать. Все закончилось совершенно бездарно: первая утренняя рюмка, вторая утренняя рюмка, потом, в течение дня, бессчетное множество третьих, плюс пиво в неограниченных количествах, чтобы утолить жажду…

Она остановилась, но только для того, чтобы через несколько секунд продолжить:

— Знаешь, хотеть что-то получить — это бывает так по-разному…

Опять повисла пауза.

— Я думаю, это относилось и к вашему союзу?

— Наверное, хотя я не сказала бы, что мы жили плохо. Да и Томас стал для меня не самым плохим выбором, после второго развода я просто не знала, куда деваться. Кроме того, мама тоже здесь жила, старела, так случилось, что я когда-то была не нужна ей, а теперь она во мне нуждалась, все со временем перевернулось. Томас все понимал… Ну, скажи, что делать женщине в мои годы, у которой два бездетных брака с алкоголиками за плечами и такая замечательная профессия как преподаватель литературы, в наше идиотское время, в нашей ужасной стране, разве я могла там работать, а?

— Ну, скажем, могла бы пожить со мной.

— Ты знаешь, что это было совершенно невозможно.

— Это почему же?

— По тысяче причин.

— Назови хоть одну.

— Во-первых, ты единственный человек, которого я действительно любила и которого продолжаю любить. И ради этого портить тебе жизнь?

Это Тамара, которую я так называю. Никогда не пойму, в чем причина моей неизбывной любви к ней. Она никогда не перестанет удивлять меня. Я обещал, что расскажу вам об удивлении, и вот сейчас делаю это: вы, дорогие мои, постоянно меня удивляете, не проходит и дня, чтобы мир ни удивил меня, и в первую очередь люди и то, что они творят и почему творят, и потому не могу быть с людьми, нервов у меня на это не хватает, и потому вновь и вновь удивляюсь их способности причинять боль, может, они это делают, чтобы смягчить собственную, чтобы почувствовать себя сильнее и могущественнее прочих, потому что на самом деле заметно слабее. Понимаете ли вы, насколько их поступки бессмысленны, ошибочны, недостойны, отвратительны? Тамара, конечно, удивляет меня по другим причинам, я никогда не смогу понять, почему любовь должна стать поводом для отказа от любимого, разве не должно быть все наоборот? Но нет, с ней все именно так, и она не изменяет себе, несмотря на мою ранимость, на мою обиду. Может быть, она добивается именно того, чтобы — оставляя историю наших отношений постоянно открытой, возможной, обещающей и никогда не завершенной — осознать всю полноту любви ко мне. Не знаю, в самом деле не знаю, но после трех ее браков, трех фильмов с глупыми либо грустными финалами, это уже не кажется невозможным. Повторяю: не знаю. И опять-таки, эта наша история в состоянии наполнить нас, правда, меня — через боль, ее — через несогласие, ибо все это делает ее нашей, особой жизнью в Боге. Только не подумайте, что я какой-то подвижник, монах, если уж поминаю Бога, о нет, и что единственной моей реализованной любовью стала привязанность к своему коту. Нет, что вы, частенько в своей жизни я бывал с женщинами, случалось, и влюблялся в кого-то из них, но каждая в конце концов обретала ее лик, лик той, которую я называю Тамарой, она проявлялась в каждой.