Да будет праздник - Никколо Амманити

Он больше не помнил детства, проведенного в передвижной клетке. Не помнил номеров на арене цирка. Не помнил поклонов, клоунов, которых обдавал холодным душем, не помнил даже кнут и картошку. Он не помнил больше ничего, страх перекрыл все. Что это за мрачное, дикое место? Что за палки торчат из земли? Откуда эти запахи? Отсюда надо бежать, и ни терновник, ни поваленные стволы деревьев, ни заросли кустарников, ни бурьян – ничто не могло остановить его. Время от времени он поднимал длинный хобот и, издав душераздирающий рев, вырывал из земли ствол и с силой швырял его в сторону. Цветная попона превратилась в лохмотья, с одного боку она была разодрана совершенно и вся пропиталась кровью. Из правого плеча как гарпун торчала ветка. Слон мотал головой из стороны в сторону, один его глаз заплыл, и он ошалело вращал единственным видящим зрачком, прокладывая себе дорогу сквозь густую растительность.

Корзина, наполовину развалившаяся, все еще держалась на спине, но съехала набок. Внутри, вцепившись в ремни, вопили, перепуганные не меньше слона, Фабрицио и Ларита.

Обогнув дуб, животное запнулось о корень толщиной с анаконду, но удержалось и снова пустилось вскачь, на этот раз прямо в заросли ежевики. Слон перемахнул через канаву, сделал шаг, еще один и внезапно почувствовал, что земля ушла из-под ног. Он прекратил вращать шальным глазом, разинул рот от удивления и, болтая ногами и хоботом, безмолвно рухнул с обрыва, скрытого под зеленью растений. Пролетев метров двадцать, он ударился головой о скалистый выступ, отлетел, перевернулся и застрял между стволами двух деревьев, торчащих над пропастью наподобие вилки.

Животное барахталось в воздухе вниз головой, с переломленным позвоночником, то и дело отчаянно взвывая от боли, но звук его голоса постепенно слабел.

Фабрицио выбросило из корзины, и он тоже кубарем полетел вниз, отскакивая как мячик от ветвей деревьев, лиан и стеблей плюща, пока наконец не впечатался в изогнутые корни дуба, прилепившегося к каменной стене.

Мгновение спустя Ларита шлепнулась на него и соскользнула в бездну.

Писатель протянул руку и успел схватить ее за полу куртки. Однако ее вес потянул его вниз, и от жгучей боли, пронзившей трехглавую мышцу, у него перехватило дыхание.

Ларита барахталась в воздухе и, в ужасе смотря вниз, кричала:

– Спасите! Спасите!

– Не двигайся! Не двигайся! – умолял Чиба. – А то я тебя не удержу.

– Помоги! Прошу тебя, помоги. Не отпускай меня.

Чиба закрыл глаза, стараясь перевести дух. Мышцы дрожали от напряжения.

– Я больше не могу. Схватись за что-нибудь.

Ларита протянула руку к пучку плюща, что вился среди камней.

– Не выходит! Я не достаю, черт возьми!

– Ты должна дотянуться, я больше не могу… – Лицо Чибы побагровело, кровь стучала в висках. Нельзя было смотреть вниз, там было по меньшей мере тридцать метров свободного падения.

“Я не человек. Я швартовный конец. Я ничего не чувствую. Мне не больно”, – стал он повторять про себя. Но мышцы на руках дрожали. С ужасом Фабрицио почувствовал, что вцепившиеся в ткань куртки пальцы разжимаются. От безысходности он прикусил зубами корень и закричал:

– Я удержу тебя. Удержу!

Но не удержал.

Словно парализованный, он застыл, уткнувшись лбом в лиану. Слишком потрясенный, чтобы думать, плакать, смотреть вниз.

Вдруг раздался слабый голосок:

– Фабрицио… Я здесь, внизу.

Писатель вытянул шею и в лунном свете увидел Лариту, она была метрах в двух под ним, уцепившаяся в плющ, ковром покрывший отвесную стену.

Некоторое время они молчали, приходя в себя. Когда Фабрицио нашел в себе силы говорить, он спросил:

– Как ты там?.. В порядке?

Ларита обвилась вокруг растения.

– Да. У меня получилось. Получилось.

– Не смотри вниз, Ларита. – Устроившись поудобнее на корнях, Фабрицио стал массировать онемевшую правую руку.

По лбу ударил мелкий камешек. Потом еще. Потом камни посыпали градом вперемежку с сухими сучьями и землей. Чиба посмотрел вверх. Диск луны выкатился на середину неба. Он склонил набок голову, и на фоне спутника нарисовался, как в китайском театре теней, черный силуэт застрявшего в ветвях дуба слона.

Слон был прямо над ним.

В тот самый момент, когда Фабрицио подносил ладонь к глазам, чтобы в них не попадала земля, он услышал хруст ломающихся веток. Дерево закачалось.

– О Мадонна! – пробормотал он.

– Что там происходит? – спросила Ларита.

– Слон! Он сейчас упа…

Ствол не выдержал и с оглушительным треском переломился. Слон издал последний отчаянный крик и полетел вниз вместе с дубом и посыпавшимися камнями.

Чиба инстинктивно вжал голову в плечи. Зажмурился. Язык прилип к гортани.

Теперь он летел в темноте. Тьма окутывала его, как милосердная мать, не позволяя видеть под собой стремительно приближающуюся землю. Сколько раз он задавался вопросом, успевают ли что-то осознать перед тем, как разбиться о землю, самоубийцы, бросающиеся с крыш или с мостов. Или же мозг, щадя хозяина, перед лицом столь чудовищной смерти вырубается и притупляет чувства.

Теперь он знал ответ. Мозг продолжал безотказно работать и кричал: “Сейчас ты умрешь!”

Луна, круглым шаром повисшая посредине неба, серебрила своим светом траву, но Эдо Самбреддеро по прозвищу Зомби шел по саванне, понурив голову и не удостаивая светило взглядом. В руках он сжимал ножницы для птицы.

Легкий ветерок, достаточно прохладный, чтобы вызвать дрожь, проникал под куртку. Сатанист потер себе руки, чтобы стряхнуть с себя этот холодок, который пробрался в него и не желал уходить.

Впереди пронеслось стадо газелей, за ними проскакали несколько кенгуру. Даже это зрелище не привлекло его внимания.

Как говорил Гамлет? “Это прекрасное строение, Земля, кажется мне бесплодным мысом; этот превосходнейший балдахин, воздух, – взгляните, эта великолепная, висящая над нами твердь, этот величественный свод, выложенный золотым огнем, – кажется мне лишь скоплением гнусных и зловредных паров”.

Да, Земля – действительно гнусное место.

“Только в таком гнусном месте Сильвиетта может выйти замуж за такого, как Мердер”.

Услышав, как влюбленные голубки говорят о свадьбе, вначале он подумал, что они шутят. “Это не может быть правдой”, – продолжал он повторять про себя, слушая, как они говорят о церкви, фуршете и прочих паскудствах. Но, увидав, как Сильвиетта плачет от волнения, он понял, что все это правда, и тогда что-то в нем пересохло.

Когда он был ребенком, дедушка брал его с собой в огород, маленький участок под эстакадой Ориоло, и давал ему склянку с ядом для сорняков. “Одной капли достаточно”, – напоминал дед, и Эдо выпускал из пипетки на верхушку растения черную, как нефть, каплю – и то за каких-то полчаса теряло краски и соки и превращалось в сухую палку.