Звук и ярость - Уильям Фолкнер

– Какой ни есть, а мучной ларь я полным держу, – говорю я. – А если ты еще раз такое устроишь, то уж ты этой муки есть не будешь.

А потому в следующий раз я ей сказал, что если она опять попробует подговорить Дилси, так мать Дилси рассчитает, Бена отошлет в Джексон, а сама заберет Квентин и уедет. Она стояла и смотрела на меня. Уличного фонаря поблизости не было, и я ее лица почти не видел. Но все равно я чувствовал, что она смотрит на меня. Когда мы были маленькими и она злилась, а сделать ничего не могла, у нее верхняя губа начинала прыгать. Как подпрыгнет, так все больше зубов откроет, и все это время она стояла как столб, совсем застыв, и только эта губа вздергивалась над зубами все выше и выше. Но она ничего говорить не стала, а только сказала:

– Хорошо. Сколько?

– Что ж, если один взгляд в окошко кареты стоил сотню, – говорю я. Ну, после этого она вела себя неплохо, только один раз захотела посмотреть банковские справки.

– Я знаю, мама на них расписывается, – говорит она. – Но я хочу посмотреть банковские справки. Я хочу сама убедиться, куда поступают чеки.

– Это личное дело матери, – говорю я. – Если ты считаешь, что у тебя есть право совать нос в ее частные дела, я скажу ей, что, по твоему мнению, эти чеки кто-то незаконно присваивает, и ты хочешь провести ревизию, потому что ей не доверяешь.

Она ничего не сказала и не пошевелилась. Я только слышал, как она шептала: будь ты проклят, о, будь ты проклят, о, будь ты проклят.

– Да говори вслух, – говорю я. – Это же не секрет, что мы с тобой друг про друга думаем. Может, ты хочешь забрать деньги назад, – говорю я.

– Слушай, Джейсон, – говорит она. – Не лги мне. Про нее. Можешь мне ничего не показывать. Если этого мало, я буду каждый месяц посылать больше. Только обещай, что она будет… что она… Это-то ты можешь сделать. Все, что ей нужно. Будь добр к ней. Мелочи, которых я не могу… которые они не позволят… Но ты же ничего делать не станешь. В тебе никогда не было ни капли теплой крови. Слушай, – говорит она. – Если ты уговоришь мать вернуть мне ее, я дам тебе тысячу долларов.

– У тебя нет тысячи долларов, – говорю я. – Ты врешь, я знаю.

– Нет, есть. Они у меня будут. Я могу их достать.

– И я знаю, как ты их достанешь, – говорю я. – Тем же способом, каким ее получила. А когда она подрастет… – Тут я подумал, что она и правда сейчас меня ударит, а потом я вовсе перестал понимать, что она думает сделать. С минуту она двигалась, как заводная игрушка, у которой слишком туго скрутили пружину и она вот-вот разлетится на куски.

– Нет, я с ума сошла, – говорит она. – Я обезумела. Я не могу взять ее. Оставьте ее у себя. О чем я думаю. Джейсон, – говорит она, вцепляясь мне в локоть. Руки у нее были горячие, точно от лихорадки. – Ты должен обещать мне, что будешь о ней заботиться, будешь… Она твоя племянница, твоя собственная плоть и кровь. Обещай, Джейсон. Ты носишь имя отца. Как ты думаешь, пришлось бы мне просить его дважды? Или даже один раз?

– Это верно, – говорю я. – Кое-что он мне все-таки оставил. Так чего же ты от меня хочешь? – говорю я. – Чтобы я купил передник и колясочку? Я тебя в это не втравливал, – говорю я. – Я рискую куда больше, чем ты, потому что тебе-то терять нечего. Так вот, если ты думаешь…

– Нет, – говорит она, и смеется, и давится смехом. – Нет. Мне терять нечего, – говорит она, и все давится, и прижимает ладонь ко рту. – Не-не-не-чего, – говорит она.

– Эй, – говорю я. – Прекрати!

– С-с-стараюсь, – говорит она, прижимая ладонь ко рту. – Господи, господи.

– Я ухожу, – говорю я. – Ни к чему, чтобы меня здесь видели. А ты убирайся из города, слышишь?

– Погоди, – говорит она и хватает меня за локоть. – Я прекратила. И больше не буду. Ты обещаешь, Джейсон? – говорит она, и я прямо чувствую, как ее глаза впиваются мне в лицо. – Обещаешь? Мама… эти деньги… если ей что-нибудь понадобится… Если я буду присылать тебе чеки для нее, другие, кроме этих, ты отдашь их ей? Ты не скажешь? Ты приглядишь, чтобы у нее было все, как у других девочек?

– Само собой, – говорю я. – До сих пор, пока ты будешь вести себя как следует и делать то, что я тебе говорю.

И тут, конечно, Эрл подходит уже в шляпе и говорит:

– Я пошел к Роджерсу перекусить. На то, чтобы пообедать дома, у нас времени, пожалуй, не будет.

– Почему это не будет? – говорю я.

– Из-за цирка, – говорит он. – Они ведь дают и дневное представление, так что все уж постараются покончить с покупками поскорее, чтобы успеть. А потому нам лучше просто заглянуть к Роджерсу.

– Ладно, – говорю я. – Желудок-то ваш. Хотите быть рабом своего дела, так будьте, мне все равно.

– Ну, уж ты-то рабом никакого дела никогда не будешь, – говорит он.

– Конечно. Если только это не дело Джейсона Компсона, – говорю я.

Ну и когда я вернулся к конторке и вскрыл его, меня только одно удивило: это был почтовый перевод, а не чек. Вот так. Нет уж, им доверять нельзя. А я-то, я-то перед таким риском не остановился, рисковал, что мать узнает, как она приезжала в город раз в год, а то и два, а мне приходилось врать матери. Вот она, благодарность. И с нее станется известить почту, чтобы никому, кроме нее, денег по нему не выдавали. Совать такой малявке пятьдесят долларов. Да я до двадцати одного года и в глаза пятидесяти долларов не видел, а все другие ребята всю вторую половину дня гуляли, и по субботам тоже, а я в магазине работал. Я так говорю: как же мы можем держать ее в руках, когда она сует ей деньги у нас за спиной. У нее тот же дом, что был у тебя, говорю я, и воспитывают ее так же. Уж наверно матери виднее, что ей нужно, чем тебе – у тебя-то и дома даже нет. Если ты хочешь давать ей деньги, говорю я, посылай их матери, а не давай ей. Если уж я подвергаюсь такому риску каждые два-три месяца, то ты будешь все делать, как я говорю, или уговору конец.

И только-только я приготовился взяться за дело, ведь если Эрл рассчитывал, что я побегу за угол, чтобы нажраться несварения желудка на двадцать пять центов за его счет, так он сильно ошибается. Может, я и не сижу, задрав ноги на конторку из красного дерева, но мне платят за то, что я делаю внутри этого помещения, а уж снаружи будьте добры, не мешайте: я как-нибудь сумею устроиться по-человечески. Я стою на собственных ногах, и мне для подпорки не нужны ничьи конторки из красного дерева. И вот только-только я приготовился начать. Ведь придется все бросить и бежать в магазин, чуть какой-нибудь темной деревенщине понадобится гвоздей на десять центов или еще чего-нибудь, а Эрл за углом глотает свой бутерброд и уж как пить дать возвращается назад, и тут я увидел, что все бланки кончились. И сразу вспомнил, что собирался пополнить запас, но теперь уж поздно было, и тут я поднял голову, и вот она, Квентин. Вошла со двора. Я услышал, как она спрашивает у Джоба, здесь ли я. Мне только-только хватило времени сунуть их в ящик и задвинуть его.

Она подошла к конторке. Я взглянул на часы.