Бета-самец - Денис Гуцко

Грузчики что-то гудят в ответ. Антон весело оглядывает обшарпанную расселину переулка и, сунув руки в карманы, щурится в октябрьское небо.

Утро субботы. Тишина. Где-то жарят рыбу. По округе разносится и рыбный запах, и звук шипящего масла. Мать ругает ребенка. Мурлычет радио в забравшейся на тротуар «Газели». В лице Антона читается отчетливо: ах, как все славно устроилось.

— Э! — оборачивается он в подъезд. — Что там за стук?! Стол задели? Устали — отдохните.

Антон сказал: «Надо, чтобы ты тоже был. Мало ли что ей понадобится. Чтобы уже на уровне все сделать». Понятно. Надо так надо. Так и ответил. Повторил для верности, будто сам хотел расслышать получше: «Надо так надо, Антон».

Ему безумно интересно наблюдать за собой сейчас. За тем, как парит в глухом своем затишье, опускаясь в ожидании дна.

Здесь?

Нет, еще не здесь, погоди. Еще немного.

В присутствии Антона Топилин с Анной непринужденно переходят на «вы».

Тот нелепый покойник, с которого все начиналось, — его будто и не было. Покойника все трое ловко обходят стороной. Сережа? Сережа… ммм… Погоди, дай вспомнить…

Уродливый треугольник. Вообще заканчивается все исключительно трудно и мерзко. Но Анна и с этим справляется без видимых усилий. Приняла игру в посторонних легко — как все, что она делает. Тебе это нужно, Саш? Не проблема. Щелк — и становится отстраненно-церемонной, чуть не по слогам выговаривает «Александр».

— Александр, здравствуйте. Александр, спасибо.

Ее самообладание начинает бесить Топилина. Хочется увидеть Анну растерянной. Чтобы сломалась наконец, сдалась. Осыпала слезливыми проклятиями и его, и Антона… мерзавца Сергея — никаких поблажек! — который сначала бросил ее на съедение трущобе, потом придумал погибнуть под машиной любореченского мажора — будь он проклят со своей мировой, с этой квартирой, со своим помощником, затащившим ее в постель… могла бы и себя, для полноты, присовокупить к окаянному списку. Заплаканные глаза этой женщины, которая порвала с ним потому, что «все очень серьезно», — облегчили бы его существование. По крайней мере, вывели бы из отупляющего сонного морока, не прекращающегося ни на один день… Но ждать от нее слез и надлома бессмысленно. Забьется в угол, перетерпит.

Скорей бы закончилось. Устал.

Скорей бы выпутаться из всего этого, из самого себя.

Так или иначе.

Да, Анна нужна бы. Хорошо бы. Если бы… вот бы… Но нету сил. Ну, нету.

И потом, как все будет выглядеть?

Пожалуй, главная причина этой финальной апатии, из тех внутренних — вбитых гвоздем — причин, которых всю жизнь так боялся Топилин, состояла в том, что он завидовал Анне. Теперь, когда они перестали быть любовниками и закончилась иллюзия обладания, спрятаться от зависти негде. Завидовал страшно. Простота, понятая им столь кондово, — простота, которой всю свою взрослую жизнь он добивался через не могу, не имела ничего общего с тем, что дано было Анне сполна. Не простота, которая пустота. А простота, которая легкость. Легкость, Саша, от нее же ясность и цельность — и та неразменная витальность, которая так тебя заводит. Терять, смиряться, грешить, любить и говорить «прощай», хоронить и ломать комедию — все дается светлоглазой сучке легко. И при этом получается до того искренне и полновесно, что завораживает: «Как ты это делаешь? И я хочу».

Особенность организма, Саша. Не пытайся повторить. У тебя не получится.

Грузчики выволокли стол из подъезда, переругиваясь и обливаясь потом.

— Несем-стараемся! Раритетная вещь!

— Несем, — кряхтит бригадир грузчиков. — Стараемся.

И стол отплывает к распахнутой дверце «Газели». В таком виде: толстобокий, с мускулистыми ножками, задранными к пасмурному небу, — он похож на погибшего в битве коня, которого несут похоронить с почетом. А кожаная макушка героя — вон она, сверкает неподалеку.

Антон выглядит бодрячком после монастыря. Бывает несколько забавен, когда принимается изображать Антона преображенного, «человека, реально наконец-то воцерковившегося, хотя и немалой ценой».

Его имейлы, выглядевшие как отчеты о проделанном и писавшиеся кому-то другому, взыскательному постороннему, Топилин перечитывал по нескольку раз. Случалось, под выпивку и органную музыку.

«Ты не представляешь, Саша, как благотворна для меня эта поездка. Хотя со старцами встретиться не получается. Никодим болеет. Отказывается в больницу ложиться. А Феофан и Петр в отъезде. Уехали на какую-то конференцию. Жаль, нужно было заранее выяснить. Зато с игуменом много общаюсь. Хорошо, что сюда приехал. Перед отъездом клинило. На домашних срывался. Доходило, что детей не мог видеть. Теперь в себя прихожу. Руками тут поработал. Клал кирпич. И даже ровно получилось. Раствор месил, песок таскал. А игумен Михаил, кстати, наш человек. Дело тут наладил. Пасека у него. Еще мази делают. Восемь видов. Стенку, кстати, для нового цеха клали. Развиваются мощно. И в районе всё у него схвачено. Всем здешним на мобильники звонит. Наш человек, в общем».

Впрочем, преображение, о котором докладывал в пространных имейлах Антон, не нарушило привычного образа. Прежний Антон Литвинов — мало не бывает. Только крестится часто. После подписания мирового соглашения, прямо в кабинете следователя, проникновенно зажмурившись и отвернувшись от всех — получилось к плакату «Не забудь снять сигнализацию!», — перекрестился и прошептал молитву. Капитан Тарасов замер и, кажется, не дышал. Анна вышла не попрощавшись.

Обзавелся пунктиком: отслеживает в прессе ДТП со смертельным исходом. Коллекция набралась немалая. Особенно примечательными случаями делится с Топилиным.

— Представь, на скорости за сто км в час она сносит на хрен остановку. У самой шишка на лбу и каблук сломался. И что ты думаешь? Позвонила кому-то… звонок другу. Там ей сказали, что делать. Она подходит к чувакам за остановкой. Говорит, не поможете номера с машины скрутить. Я, говорит, хорошо заплачу. И что ты думаешь? Кто-то из этих чуваков берет и скручивает ей номера. Она их кладет в багажник и ждет ментов. Нет, ты понял?

После стола грузчики снесли в «Газель» фотополотна, украшавшие стены коммуналки. Больше Анна ничего перевозить не собиралась. Топилин двинулся к подъезду.

Антон тем временем позвонил ей по телефону.

— Они закончили, Анна Николаевна. Можно отправляться.

Послушав трубку, он помахал Топилину: иди сюда.

— Просит тебя подняться, — сказал Антон и добавил, качнув шутливо головой. — Вы тут сроднились, смотрю.

— А то.

Еще недавно и Топилину бывало легко. Разживался у Анны. Стоило представить, как будет в постели, вспомнить ее кожей своей — все делалось ясно и хорошо. Халява кончилась. Дальше сам. Но легкости не дано ему, хоть убей.

— Как ты на все это смотришь? Мне важно, — не удержался он, спросил недавно, когда они стояли по разным концам ее новенького с отделкой «под ливадийский мрамор» холла.