Графиня Рудольштадт - Жорж Санд

– А разве это дозволено?

– Ну конечно! – вскричал Шварц, и глаза его заблестели при мысли, что желанная сделка состоится; он боялся, что девушка окажется чересчур бедной либо чересчур неприхотливой. – Если ваша милость позаботились, входя сюда, припрятать немного денег… тогда мне не запрещается доставлять вам пищу по вкусу. Жена прекрасно готовит, и посуда у нас очень чистая.

– Весьма любезно с вашей стороны, – сказала Консуэло, которой неприкрытая алчность господина Шварца внушала больше омерзения, чем удовольствия. – Однако прежде всего надо посмотреть, есть ли у меня деньги. При входе сюда меня обыскали. Мне оставили распятие – я очень дорожу им, – но забрали у меня кошелек или нет, этого я не заметила.

– Не заметили?

– Нет, вас это удивляет?

– Но, без сомнения, ваша милость знает, сколько денег было в кошельке?

– Приблизительно знаю.

С этими словами Консуэло осмотрела свои карманы и не нашла ни гроша.

– Господин Шварц, – сказала она с веселым мужеством, – я вижу, что мне не оставили ничего. Придется мне удовлетвориться обычным питанием узников. Так что не обольщайтесь на этот счет.

– Хорошо, сударыня, – ответил Шварц, сделав над собой явное усилие, – сейчас я вам докажу, что семья у нас честная и что вы имеете дело с порядочными людьми. Ваш кошелек у меня в кармане. Вот он!

И он показал Порпорине кошелек, после чего спокойно положил его обратно в карман.

– Что ж, пусть он пойдет вам на пользу! – сказала Консуэло, удивленная его бесстыдством.

– Погодите! – продолжал жадный и мелочный Шварц. – Вас обыскивала моя жена. Ей приказано не оставлять узникам денег, чтобы они не могли подкупить тюремщиков. Но когда тюремщики неподкупны, эта предосторожность излишня. Поэтому жена решила, что не обязана отдавать ваши деньги коменданту. Однако существует инструкция, которой мы должны добросовестно подчиняться, и ваш кошелек не может быть возвращен вам.

– Так оставьте его у себя, – сказала Консуэло, – раз такова ваша воля.

– Разумеется, я оставлю его у себя, и вы сами поблагодарите меня за это. Отныне я ваш казначей, и ваши деньги пойдут на ваши нужды. Я буду приносить вам вкусные блюда, хорошенько протапливать вашу печку, смогу даже поставить вам кровать получше и почаще менять постельное белье. Свои расходы я буду подсчитывать ежедневно и брать из ваших денег, пока они не закончатся.

– В добрый час! – сказала Консуэло. – Я вижу, что с господином Шварцем можно сговориться, и отдаю должное его честности. Но, скажите, когда эта сумма – а она не очень велика – будет исчерпана, вы, надеюсь, найдете способ раздобыть для меня еще денег?

– Не надо говорить так! Ведь это значило бы для меня нарушить свой долг, а на это я не согласен. Но вы не пострадаете, ваша милость. Вам стоит только указать мне в Берлине или в любом другом месте лицо, которое распоряжается вашими деньгами, и я буду посылать ему счета, чтобы оно аккуратно платило по ним. Против этого инструкция не возражает.

– Отлично. Вы нашли способ исправлять непоследовательность своей инструкции – ведь она разрешает вам хорошо обращаться с нами, а у нас отнимает возможность просить вас об этом. Когда мои золотые придут к концу, я постараюсь что-нибудь сделать. Для начала принесите мне чашку шоколада, к обеду подайте цыпленка и какой-нибудь зелени. Днем раздобудьте книги, а вечером свечу.

– Шоколад ваша милость получит через пять минут. Обед будет подан вовремя. К нему я добавлю хороший суп, сладкие блюда, к которым так неравнодушны дамы, и кофе, весьма полезный в этом сыром помещении. Что до книг и до свечи – не могу. Меня немедленно уволят, да и совесть запрещает мне нарушать инструкцию.

– Но ведь изысканные блюда и сладости тоже запрещены?

– Нет. Нам разрешено угождать дамам, а особенно вашей милости, во всем, что связано со здоровьем и хорошим самочувствием.

– Но ведь скука тоже вредит здоровью!

– Ошибаетесь, ваша милость. Если человек хорошо питается и дает отдых уму, он здесь всегда полнеет. Я мог бы назвать вам одну даму, которая пришла сюда такой же стройной, как вы, а через двадцать лет, выходя отсюда, весила не менее ста восьмидесяти ливров.

– Очень вам благодарна, господин Шварц, но мне совсем не нужна такая чудовищная полнота. Надеюсь, вы все-таки не откажете мне в книгах и освещении.

– Смиренно прошу прощения, ваша милость, но я не стану нарушать свои обязанности. Впрочем, ваша светлость не будет скучать, – у вас будет здесь клавесин и ноты.

– В самом деле! И этим утешением я обязана вам, господин Шварц?

– Нет, синьора, таково распоряжение его величества, и у меня есть приказ коменданта пропустить и поставить в вашей комнате вышеназванные предметы.

Обрадовавшись возможности заниматься музыкой, Консуэло уже не стала просить ни о чем другом. Она с удовольствием выпила шоколад, меж тем как господин Шварц расставлял мебель – бедную кровать, два соломенных стула и еловый столик.

– Вашей милости понадобится комод, – сказал он тем мягким, ласковым тоном, какой появляется у людей, когда они собираются окружить нас заботами и вниманием за наши деньги. – И кроме того, я доставлю вам более удобную кровать, ковер, письменный стол, кресло и туалет.

– Согласна на комод и на туалет, – ответила Консуэло, решив, что надо быть бережливее. – Об остальном не беспокойтесь. Я не такая неженка, и поэтому доставляйте мне лишь то, о чем вас попрошу.

Почтенный Шварц покачал головой с удивленным и почти презрительным видом, но воздержался от ответа.

– Она неплохая девушка, – сказал он своей достойной супруге, придя домой, – но денег у нее мало. На ней не очень-то поживишься.

– Что она может себе позволить? – ответила, пожимая плечами, госпожа Шварц. – Это ведь не знатная дама! Говорят, она просто актриса.

– Актриса! – вскричал Шварц. – Какая удача для нашего Готлиба!

– Еще что скажешь! – нахмурившись, возразила госпожа Шварц. – Уж не хочешь ли ты сделать из него комедианта?

– Ты не понимаешь, жена. Он будет священником. Во что бы то ни стало. Для этого он учился, и вообще в нем есть все, что для этого требуется. Но ведь ему придется читать проповеди, а пока что он не слишком красноречив, – так вот эта самая актриса и будет давать ему уроки декламации.

– Неплохо придумано. Лишь бы она не вздумала вычитать плату за уроки из наших счетов!

– Успокойся. Для этого она слишком проста, – ответил Шварц, ухмыляясь и потирая руки.

Клавесин прибыл днем. Тот самый, который Консуэло брала напрокат в Берлине. Она очень обрадовалась, что ей не придется привыкать к другому инструменту, быть может, менее приятному и не такого верного тона. Со своей стороны, король, любивший вникать в мельчайшие деловые подробности, осведомился, отдавая приказ перевезти инструмент в крепость, является ли он собственностью примадонны, и, узнав, что клавесин был взят напрокат, велел передать владельцу, что ручается за возврат клавесина, но что пользование им по-прежнему будет оплачиваться самой заключенной. Владелец позволил себе заметить, что у него не будет возможности предъявлять иск особе, сидящей в тюрьме, особенно в случае, ежели она там умрет. На что фон Пельниц, которому были поручены эти важные переговоры, ответил, смеясь: