Тайна индийских офицеров - Мэри Элизабет Брэддон

— Нет, нет, не та! — закричала она. — Приведите другую! Эта слишком мрачная, и черные глаза ее горят, как уголья… я боюсь ее! Нет, мне нужна другая!.. Мне нужна та, которая в молодости была похожа на меня! О Господи, спаси и помилуй!

— Она говорит о моей матери! — прошептала Оливия, называвшая матерью Клэрибелль Вальдзингам.

— Я говорю о той, у которой печальное и бледное лицо и белокурые волосы… О той, что вышла замуж за Реджинальда Лисля… которая до безумия любила единственного сына! Бедная леди Лисль! Мне нужно ее видеть!

— Вы не можете ее увидеть, ее нет в Лисльвуде, — ответила Оливия. — Но если вам необходимо сказать ей что-нибудь важное, вы ее увидите через день или два.

— Что-нибудь важное? — повторила Рахиль. — Дело идет о Жизни и смерти… о спасении души моей… Разве я могу умереть с такой тяжестью на сердце и на совести?

— Но, если вы хотите облегчить вашу совесть, не можете ли сделать это теперь? — сказала Оливия. — Все, касающееся миссис Вальдзингам, касается и меня. Почему вы не хотите довериться мне?

— Нет! — воскликнула больная. — Вы мне не простите. Ведь вы — его жена… И с вами я поступила еще хуже, чем с ней… да, несравненно хуже. Она может простить меня, потому что она была моей госпожой и знала меня, когда я еще была девушкой, молодой и счастливой. Она простит меня за то, что я хранила эту гнусную тайну, но вы, вы не простите!

— Вы сильно ошибаетесь! Расскажите мне все, и я даю вам слово, что прощу вам все!

— Вы даете слово?! — воскликнула Рахиль. — Но ведь вы же не знаете… вы не знаете сами, что вы мне обещаете… Повторяю вам, вы не сможете простить меня. Вы такая надменная… Я слышала, что вы очень древнего рода… Нет, от вас нельзя ждать искреннего прощения!

— Я прощу вас, — уверяла Оливия, встревоженная выходками больной. — О, скажите мне все! — добавила она, схватив руку Рахили.

— Тогда спрячьтесь за балдахин, чтобы я могла представить себе, что говорю с другой… но сперва отошлите эту девушку!

— Вы можете идти, — обратилась Оливия к сиделке, любопытство которой было возбуждено сверх меры предыдущей сценой. — Можете отправляться, и советую вам не подслушивать нас! Сойдите вниз по лестнице так, чтобы я слышала ваши шаги!

Бетси Джен удалилась, а леди Лисль приготовилась выслушать исповедь, спрятав свое прекрасное лицо в тень занавески, отчего оно сделалось мрачнее обыкновенного.

Какова бы ни была тайна, выданная под влиянием болезненного бреда и изливавшаяся в сбивчивых и отрывочных фразах, она произвела страшное впечатление на безмолвную слушательницу: Оливия вышла из спальни Рахили Арнольд с мертвенно-бледным, почти окаменевшим от ужаса лицом и начала спускаться по лестнице, шатаясь и останавливаясь, чтобы провести рукой по холодному лбу и прошептать с испугом и жгучей тоскою:

— Можно ли быть так глубоко испорченным? Неужели все это не сон, а страшная, роковая явь?

Остаток вечера леди Лисль провела одна в своей гостиной, привалившись к кушетке, стоявшей у камина; она о чем-то думала, устремив на огонь блестящие глаза. Позолоченные часы, стоявшие на столике, били много раз, а Оливия Лисль не отрывалась от своих грустных раздумий.

Майор с баронетом еще до обеда уехали в Чичестер, их ждали только к ночи. Оливия редко интересовалась делами мужа, но на этот раз она осведомилась, куда он отправился и когда вернется. Прекрасные часы со звоном пробили одиннадцать, двенадцать, час, половину второго, три четверти второго… Оливия терпеливо и спокойно ждала возвращения мужа. Вскоре послышался шум подъезжавшего экипажа, стихший под окнами гостиной.

«Правит майор, — подумала Оливия, — а тот презренный трус боится править ночью».

В передней раздались голоса сэра Руперта и майора Варнея. Первый говорил очень громко, но довольно невнятно, и с трудом отворил дверь гостиной. Сильно шатаясь, он дошел до дивана, упал на него и разразился оглушительным смехом.

— А мы провели сегодня славный вечер!.. Что скажешь, старый друг? — обратился он к майору, откинув назад голову и повернув к нему обрюзгшее лицо, наполовину закрытое нависшими на лоб жидкими волосами.

— Дорогой мой Руперт, разве вы не видите здесь леди Лисль? — сказал майор тоном упрека.

— Как! Она здесь?! — воскликнул молодой человек. — Нет, я ее не вижу и не хочу видеть. Будь она проклята!.. Очень мне нужно видеть это бледное лицо с надменными глазами и самым мрачным выражением!.. Я научу ее, как со мною обходиться! Я покажу ей, кто я такой! Будь я проклят, если я ей поддамся!

Гордясь собой, презренный трус грозно сжал кулаки и торжествующе взглянул на жену.

Леди Лисль встала и, выпрямив свой стройный, величественный стан, смело подошла к мужу.

— Предположим, я знаю, кто вы такой, — сказала она сухо.

Майор стоял в дверях, снимая свои красивые палевые перчатки; при возгласе Оливии он быстро закрыл дверь и прислонился к ней.

— Предположим, что я знаю, кто вы, — повторила Оливия. — Предположим, кстати, что я, к величайшему своему стыду и унижению, знаю не только это, но и все ваше прошлое!

Ноздри и верхняя губа ее дрожали от волнения, а тело трепетало так сильно, что она была вынуждена опереться о стол.

— Драгоценнейшая леди Лисль, — начал майор Варней с каким-то напряженным выражением лица, — я положительно не ожидал от вас подобной вспышки; кто бы мог подумать, что вы с вашим умом способны на это.

— Говорю вам, — сказала леди Лисль громким и ясным голосом, — что мне известно о подлом обмане, известна и та роль, которую играли в нем вы, майор Варней!.. Взгляните сюда! — закричала она, задыхаясь от гнева. — Взгляните на этого бессмысленного пьяницу, который по нравственности стоит ниже всякой собаки! О Боже, Боже праведный!..

Как я была глупа, если могла позволить уговорить себя пойти с ним под венец!

Она нервно расхохоталась и посмотрела на мужа с безграничным презрением.

Майор спокойно вытащил из замка ключ, опустил его в карман и подошел к Оливии.

— Леди Лисль, — сказал он, стараясь схватить ее руки, — выслушайте меня.

Она с отвращением отняла их.

— Леди Лисль! — повторила она с живым негодованием. — Как вы смеете, лицемер, называть меня тем ложным именем, которое не принадлежало мне ни единого часа, ни одной минуты?!. О глупая женщина! — воскликнула она с тоской, сменившей запальчивость. — Как могла я забыться до того, чтобы продать свою душу за роскошь и титул, пожертвовать честным и благородным сердцем — и для кого?!.. Для того, кто присвоил себе чужое имя и чванится чужим, украденным богатством!

Сэр Руперт Лисль испуганно смотрел на жену. Откинув с влажных глаз растрепанные волосы, он как-то сразу вышел из своего оцепенения и вновь сделался наглым и нахальным.