Ошибка "2012". Мизер вчерную - Феликс Разумовский

Пока он говорил, с ним случилась удивительная метаморфоза — вместо замухрышки перед собравшимися предстал грозный муж в полной воинской справе. Блестела начищенная кираса, вился боевой плащ, грозно подрагивал на поясе тяжёлый обоюдоострый меч.

Присутствовавшие онемели.

— Вот и славно, молчание — знак согласия. — Панафидин кивнул и обрёл прежний облик. — Братья и сёстры, я благодарю вас за доверие, которое всемерно постараюсь оправдать… А сейчас, — он посмотрел на часы, — думаю, нам пора расходиться. Пока вправду волшебник не прилетел. О времени следующего Большого Сбора будет объявлено дополнительно…

— Какой всё же благородный человек! — благоговейно повторил Жёлтый Тигр и обратился к Мамбе: — Ну что, соседка, домой? Обменяемся впечатлениями по дороге? А то вертолёт, чует мое сердце, ждать не будет. Поехали от греха.

— Всем счастливо оставаться! — поклонился обществу гуманоид в картузе. — Животами не хворать, не чихать и не кашлять. Пламенный салют, всеобщий физкульт-привет!

— А ты что же это, Никитушка, разве не с нами? — удивилась тонким голоском незнакомая девушка. — Для тебя специально гнала, двойным гоном. Чтобы как слеза. У нас отраву небось в хмельное не суют…

— Да ладно тебе, Клава, не хочет — и не надо, нам больше достанется, — ухмыльнулся Геныч и выразительно глянул на Гаврю. — Ну что, корешок, двинули? А то здесь с банкетом, видно, облом. Новый Туз чего-то не наливает…

Скрипнули кресла, затопали шаги, и скоро в зале остались четверо: задумчивый Рубен, весёлый Панафидин, насмешливая Бьянка и кровожадный негр. Стреноженный Кузнец, корчившийся на рояле, был не в счёт.

— Матрона, ты говорила про Меч, — начал Рубен. — Я могу на него взглянуть?

В его голосе звучало уважение — он знал эту Десятку очень давно. И притом с самой лучшей стороны.

— Легко, Князь, — мило улыбнулась Бьянка. — Как насчёт прогулки при луне? — Рубен утвердительно кивнул, и она потянула Мгиви к дверям. — Мы будем ждать снаружи, так что не тяните, здесь аспиды летучие, а не комары.

— Мои поздравления, коллега, я вам аплодирую, — сказал Рубен, когда они остались с Панафидиным с глазу на глаз. — Какая трансформация, какой камуфляж!.. Я даже вас до конца и не понял — Мутная масть? Белая карта[125]? И вообще, зачем вам это надо? Соскучились по Младшему уровню?

— Увы, безупречный Нахарар[126], увы. И не Мутная масть, и не Белая карта, — самодовольно промурлыкал Панафидин. — Могу сказать только одно: мы с вами в одной весовой категории. А что касается «хождения в народ», кстати выражения очень меткого по существу, — новый Туз дружелюбно подмигнул, — оно даёт весьма ощутимые результаты…

«Никак мысли читает, ничего такого я не говорил. И откуда он моё прозвище выведал?..» Рубен, впрочем, виду не подал, лишь спросил с вежливой улыбкой:

— Простите мое любопытство, какие именно результаты?

— Я же сказал — весьма ощутимые. Весьма, весьма. — Панафидин с наслаждением причмокнул. — Оцените изящество комбинации, вследствие коей в моей новой колоде появились Джокер, Зеркало Судьбы… и тот самый Меч, на который вы собрались взглянуть. Мне удалось даже выиграть очко у самих Хранителей, а это что-нибудь да значит. Вы не поверите, но общение с Младшей колодой, более того, с простыми фигурантами приносит удивительные плоды. В этом со мной согласен даже Его Могущество. Я знаю, вы с ним виделись совсем недавно. Хм… — И Панафидин вдруг замялся, умолк, затеребил кончик носа, словно человек, сболтнувший лишнего. — В общем, отличная метода, очень рекомендую.

«Похоже, кто-то здесь завлёк меня в свою игру и держит за фигуру…» Рубен улыбнулся и покладисто кивнул:

— Мерси, коллега, буду иметь в виду. И у меня к вам просьба: вот брелок и ключи, отгоните машину к повороту на шоссе… Пока вертолёт не прилетел.

Если Кузнец не обманывал, тот должен был появиться часа через полтора.

— Какие проблемы, коллега! — Панафидин с готовностью взял ключи и, словно спохватившись, указал пальцем в сторону белого рояля. — А может, простим гада? В том смысле, чтобы вертолёта не ждал как ангела-избавителя?

— Ну вот ещё, портить карму, — пожал плечами Рубен. — Ладно, согласен на компромисс. Пусть лежит тихо, думает о смысле жизни.

Кузнец встрепенулся, блаженно вздохнул, вытянулся поперёк крышки. Искусанные губы дрогнули — то ли оскал, то ли улыбка, поди разбери…

В гостеприимном особнячке за воротами с красными звёздами теперь было тихо. Только где-то за стеной слышался женский голос:

— Спят усталые игрушки, книжки спят, одеяла и подушки ждут ребят…

Старший прапорщик щёлкнул выключателем и тихо пояснил:

— Это Алёна. Ксюху спать укладывает. А слышал бы ты, как она поёт: «Ой мороз, мороз, не морозь меня…»

Колякин вытащил торт, похлопал по чешуйчатому боку заморский фрукт и вдруг подумал, что знает, от кого передалась Катюхе любовь к ананасам. В его собственном детстве ананасы были порядочным дефицитом, и он всякий раз пытался сажать зелёную макушку в цветочный горшок, а срезанные чешуйки высушивал на батарее, после чего нюхал, как кот валерьянку.

Колыбельная тем временем замолкла, послышались негромкие шаги, и в комнату вернулась Алёна:

— О, привет, гвардейцы, ну что, починили лимузин?

Она улыбалась, но улыбка была усталая и не очень весёлая. Если бы у Катюшки (тьфу-тьфу-тьфу!..) что-нибудь приключилось с глазами, Колякин, наверное, тоже так улыбался бы. Ему сразу вспомнился колючий периметр, ежедневная, до смерти надоевшая оперативная возня, вспомнилась рожа генерала… Увидишь такую на ночь — и точно не заснёшь. А если всё же заснёшь, приснится ковш экскаватора и кричащие тени, рвущиеся из костра.

— Андрей, ты только никуда ехать не вздумай, — сказал ему Козодоев. — Категорически тебе говорю, как бывший гаишник. Оставайся, друг, ночуй, места хватит. — Ухмыльнулся, кашлянул, выдержал паузу и привёл последний аргумент: — Завтра утром ананас самолично подаришь.

Колякин открыл было рот отказаться, но откуда-то наплыло видение громадной демонической фуры, сминающей на пустынной ночной дороге маленькую «четвёрку». Видение было мгновенным, майор даже не то чтобы испугался — просто понял, что ему реально следовало остаться.

Наверху, в гостевой комнате, оказался сущий музей. Здесь всё принадлежало истории — и жёсткая, пропахшая пылью тахта, и обои точь-в-точь вроде тех, на которых он порывался рисовать в бабушкиной квартире, и зеркальный приземистый шифоньер, и часы-ходики с давно почившей кукушкой, и пыльный абажур, и карта СССР…

Музей был посвящён даже не эпохе социализма, а конкретно тому времени, когда социализм победил лишь «в целом». Некоторым диссонансом выглядел только новенький стеклопакет в окне.