Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

было плавным и спокойным — ничего не могло произойти — никакой Бам-Гран не бежал по московским улицам. Второй раз — сейчас, когда мои знакомцы накупили красных капроновых парусов к своим яхтам, а потом легли, прошитые пулями на порогах своих дворцов с золотыми цепями по охраняемому периметру.

Извините, если кого обидел.

05 января 2006

История про Александра Грина (II)

Грина хорошо перечитывать с самого начала, с эсэровских рассказов.

Среди прочих, есть у него и рассказ о слепом свидании. Он сидит в тюрьме, она передаёт тайком записку, и вот они ждут встречи. Она некрасива, косолапит, он тоже не похож на революционного героя. И оба разочарованы. Это совсем другой стиль, из которого постепенно, от текста к тексту из рассказов вымываются Степановы и Петровы, давая место Риолям и Терреям.

Это превращение было так удивительно, что о Грине, поэтому ходил слух, что он украл у какого-то английского капитана сундук с рукописями, и год за годом печатал их, выдавая за свои. Про Грина так же рассказывали, что юность он провёл отшельником в лесу, охотясь с луком на зверушек.

Есть замечательный роман «о том же» — то есть, о захватывающем времени нечётких правил, о том, как набухают почки революции. Это роман «Виктор Вавич», который написал Борис Житков. Я оставляю в стороне блестящий слог романа Житкова, где городовой, усаживая пьяного на извозчика, бьёт его как подушку, уминая в сиденье. Где письмо несут в руке, как пойманную бабочку… Потому что это блестящий роман о русской революции, где все герои проживают чужие жизни — короткие и спутанные.

В русской революции было много загадок, многие знания о ней утеряны, в том числе знания о её стиле. Стиль русской революции был — стиль бомбы.

В одном английском романе герой говорил мимоходом о чужой смерти: в Италии его застрелили бы, в… — …, (следовало перечисление стран) а в России он погиб бы от бомбы.

(Я грешил на «Дом в Дюнах» Стивенсона, но сейчас проверил — там этого нет).[45] Если кто мне подскажет точную цитату и источник, я буду премного благодарен.

Извините, если кого обидел.

05 января 2006

История про шпаги

А вот никто не знает, где в Сети вывешен рассказ Честертона The Five of Swords?

На русском или английском языке — а то с ним подлая загадка.

То он входит в THE MAN WHO KNEW TOO MUCH (1922) — то не входит.

Где взять-то?

Извините, если кого обидел.

05 января 2006

История про Александра Грина (III)

Интересно и другое — откуда сам стиль бомбизма. Почему надо было кидать какие-то бомбы? Не проще было бы и в 1881, и в 1905 году использовать снайпера? Потому как тогдашние винтовки уже это позволяли, да и продавались свободно, что позволяло даже студентам лепить свинцовые бельма белкам. Для теракта не нужно высотное здание. Зачем?

Хороших мест полно — достаточно посмотреть на фотографии улиц вековой давности — сортир на сортире, забор на заборе — и это в самых приличных местах столиц. Практика и обучение могут быть прекрасными. Почему, если человек на сотне метров валит с ног лося, он не может завалить губернатора?

Контраргументы дешевизны бомб не убедительны. Не говоря уж о том, что «самопальное» производство ручных гранат приводило к тому, что на них больше подорвалось изготовителей. Технологии бомбоделания в провинции были абсолютно недоступны. Это примерно так же утверждать, что если я езжу по Москве на «Тойоте», то мне доступны японские автомобильные технологии. Половина революционных мемуаров посвящена перевозке адских машин, а также приезду «техника» из «Центра». Про пособников (или подрядчиков) есть чудесный рассказ опять же у Житкова — про то, как роют подземный ход для побега из тюрьмы.

Снайпер мог бы вписаться в эстетику романтизма — можно представить себе почти в интонации «позднего» Александра Грина тревожные слухи в обеих столицах — «Чёрный охотник вышел на тропу войны», «Кто он, «Чёрный охотник»?.. Пересуды, ставки на тотализаторе, дамы пишут надушенные послания в никуда, вельможи трепещут… Почти акунинский сюжет.

Но были и почти акунинско-гриновские персонажи, такие, например, как Савинков — человек весьма ангажированный.

Завалить Плеве из винта на крыльце — было бы несказанно проще. Что касается Халтурина, то его история, дворничество, десяток условно невинных солдат, разваленная лестница — и что самое забавное — переноска нескольких десятков килограмм взрывчатки на рабочее место в Зимнем дворец. Всё это свидетельствует не о конспирации, а о потере контроля над ситуацией со стороны Охранного отделения, из ошибок которого Советская власть сделала соответствующие выводы.

Одним словом, взрыв чиновника более громкое, во всех смыслах, событие. У него, как сейчас бы сказали, особый PR. То есть, именно то, что описывает Грин в конце рассказе «Марат», «когда на следующий день вылетели сотни оконных стекол и город зашумел, как пчелиный улей».

Извините, если кого обидел.

05 января 2006

История про Александра Грина (IV)

Его первые рассказы отдают ницшеанством, в них есть привкус русской прозы того времени — Куприна да странствующего Горького. Потом уже Гофман стучит вместе с Эдгаром По в свой барабан. А потом и вовсе Александр Гриневский становится и вовсе ни на кого не похож.

А ранний Грин действительно очень похож на Куприна. Тем более именно Куприн привёл его к литераторам. Именно Куприн был чрезвычайно успешен в бытовом рассказе — и у него бегали по страницам озверевшие от крови солдаты, выясняли отношения жеманные пары, и колыхало сюжет блестящее слово «револьвер».

Он был писателем, особняком стоявшим среди писателей начала века — и из-за революционного эсеровского прошлого. Есть, кстати, очень показательная романтическая история. Прототип героинь нескольких рассказов Грина Екатерина Бибергаль была настоящей революционеркой из тех, что без колебаний отдавали жизнь за террор. Она-то и стала предметом привязанности Грина. Они то ссорились, то мирились, и в пылу ссоры Грин пальнул в неё из револьвера, пуля пробила левый бок, но девушка осталась жива.

Ценность такого стрелка-безумца для эсеров была сомнительна, а вот девушка ещё успела пережить и поучаствовать во всех революциях — чтобы жизнь пожевала её неизвестным способом, но в известном 1937 году. Но, пожевав — выплюнула в эпоху, что романтично звалась «Реабилитанс».

Что касается самого Грина, то приятель мой Варламов написал об этом периоде жизни писателя так: