Раздевайся, Семёнова! - Лючия фон Беренготт

Он взял меня за руку и снова замолчал.

– Я тебя люблю, - просто сказала я.

– Вот и я о том же, - неопределенно подытожил он. – Мне всегда везло.

***

Как я и ожидала, мои вещи не заняли и третьей части гардеробной Знаменского. Устроенная ради его бывшей, огромная, полупустая комната-шкаф казалась совершенно бессмысленной тратой жилого пространства.

Смущенно поглядывая на памятную тахту, я поскорее развесила свой десяток платьев и два костюма, разложила по полочкам футболки, и переоделась в свитер с джинсами. Дорогущий наряд, который с меня сняли перед тем, как лишить девственности, был повешен немного в стороне, под своим собственным пластиковым мешком – для меня это платье теперь было нечто вроде свадебного и часто таскать я его не собиралась.

Переодевшись и закончив раскладываться, я в нерешительности посмотрела на рюкзак с книгами и учебными принадлежностями – они нужны были мне в легкой доступности, и я совершенно не представляла себе, куда это все можно расставить. Не то, чтобы эта мелочь могла хоть как-то омрачить мое счастье, однако же я собиралась продолжать учебу, а не становится придатком к именитому профессору.

Вышла в спальню – огляделась. Нет, негде здесь все устроить – каждый уголок продуман с такой тщательностью, будто квартиру обставлял специально нанятый дизайнер. А хорошо, что меня не лишили девственности на кровати, которую Знаменский делил с женой, подумалось вдруг. Это было бы неправильно, хоть она уже и давно бывшая…

– Знаешь, я решил продать квартиру. Не сейчас, ближе к лету… – сообщил мне Виктор с порога, и я вздрогнула, так неожиданно он подкрался.

– Вы читаете мысли, профессор?

Он хмыкнул.

– Даже не представляешь себе, насколько хорошо. Кстати, можешь устроить свои книжки у меня в кабинете. Я там редко сижу.

Мое лицо вытянулось.

– У тебя еще и кабинет есть?

– Конечно… – он подошел ближе и обнял меня за талию. – Я же профессор.

Распаковывание книжек отложилось до утра – всю оставшуюся ночь мы занимались тем, что в высокопарных женских романах называется «утехами любви». Потом вместе принимали душ, что закончилось еще одной, ужасно развратной «утехой» – на этот раз в опасно-вертикальном положении. Повиснув на мокром и мыльном Знаменском, я уже не пыталась сдерживать себя – стонала и всхлипывала, как душе было угодно, пока он вбивал меня в кафельную стенку и шептал на ухо что-то такое, о чем и вспомнить потом было стыдно…

С Юлькой мы окончательно разбежались. С одной стороны, мне было жаль расставаться с единственной в городе подругой, а с другой, я никак не могла простить ей свинского отношения ко мне в последние пару недель. Не говоря уже о том, что благодаря ей я так долго не могла решиться на нормальный секс.

Где-то с неделю я не решалась забрать оставшиеся в комнате вещи, но в конце концов Знаменскому надоели мои постоянные мотания из центра в общагу, и обратно – то на такси, то на метро, то припахивая его самого… Улучив момент, когда я точно знала, что не пересекусь с Юлькой, я попросила Виктора подождать меня с машиной на парковке, и быстро, на одолженной в супермаркете тележке, спустила вниз оставшееся барахло. В том числе и мой любимый, но в суете последних событий немного подзабытый фикус Бенджамина.

– Это… куда? – растерянно оглядывая напольный горшок с разросшимся деревцем, Знаменский выглядел обескураженным, и я вспомнила, что живых растений у него в доме не видела. Значит, не любитель.

– Можно в кабинет, там все равно полно моих вещей… Ну, пожааалуйста… – я умоляюще сложила вместе руки. – Он ведь загнется без меня…

И подумала – какое счастье, что у меня нет котов. А то ведь он из-за кота к родной матери редко приезжает. Пришлось бы выбирать…

В общем, фикус мы не бросили.

Однако, кроме того, что каждое утро, как и прежде, начиналось с поливки разлапистого деревца с перевитыми стеблями, жизнь моя изменилась от слова совсем.

Для начала, в первый раз в жизни кто-то хотел – нет, требовал! - чтобы я «ехала домой, потому что уже поздно и скоро стемнеет». Даже если никого дома не было, даже если мой мужчина задерживался – дома Знаменский работать не любил, и, если нужно было писать статью или следить за изменениями на биржевом фонде, оставался в своем университетском кабинете до вечера. И все равно требовал, чтобы до темноты я была дома, причем ехала только на такси класса люкс (вероятно, не доверяя обычным таксистам после моего недавнего заявления что, мол, проходу не дают).

Полагаю, что некоторая доля эгоизма в этом была – он любил, чтобы я встречала его, любил уют, который могла создать в доме только женщина, хоть старался и не показывать этого слишком уж явно.

Вторая перемена заключалась именно в этом – в том, что у меня появилась некая негласная обязанность этот уют для него создавать. Даже не обязанность… должность, наравне с «любимой девочкой». Излишне говорить, что я была в восторге от своего нового амплуа.

Меня больше не заботило, что я буду выглядеть клушей в его глазах – я видела, как приятно ему наблюдать за мной, пока я готовлю нам обоим ужин, хоть когда-то грозился и близко меня к кухне не подпускать. Видела, как моментально смягчается его лицо, когда заходит в кабинет и видит меня – в просторном домашнем свитере, пытающуюся сфокусировать взгляд, расплывающийся после долгого чтения.

Да, должность была многогранна и включала в себя не только хлопоты на кухне – ему нравилось практически все, что я делаю у него дома – начиная с моих акустических выступлений в ванной, и заканчивая тем, как быстро я умела заснуть у него на плече, когда он заставлял меня смотреть его любимые «концептуальные» фильмы.

Спустя какое-то время я поняла, что «уют» для него состоит не столько в том, что я делаю, сколько во мне самой.

- Ты напоминаешь мне рысенка, которого я наконец-то усмирил и одомашнил, - сказал он мне как-то, когда мы почти уснули, задумчиво перебирая мои мокрые после душа волосы. – Царапалась, кусалась, а теперь только урчишь и потягиваешься…

Я даже обиделась.

- Очень даже могу тебя и сейчас поцарапать.

Он хмыкнул.

- Я образно говорю. Так-то ты вполне себе царапаешься…

- Как царапаюсь? Где?

Он приподнялся и показал мне свои исцарапанные лопатки. Я покраснела.

- Кстати, сходи завтра, сделай маникюр и подстригись помоднее.

- Зачем? – удивилась я.

- Затем, что я беру тебя с собой в Лондон. На технологическую конференцию.

– Would your daughter like a coke or some juice? (1)

– No, she’d like а champaign and she’s not my fucking daughter. (2)

Такого откровенного хамства от импозантного, хорошо одетого джентльмена стюардесса British Airlines не ожидала ну просто никак, а потому опешила, ретировалась и спустя минуту вернулась с подносом. Поджав губы, протянула нам обоим по бокалу шампанского и так же молча удалилась.