Знакомьтесь - Юджин Уэллс, капитан - Игорь Поль

Узкие переходы забиты разнокалиберными трубопроводами. Палуба окрашена в любимый военными серый цвет. То и дело мы пересекаем поперечные переборки с массивными выпуклыми крышками переходных люков на них. Сопровождающие нас матросы прикладывают пальцы к огонькам идентификаторов, короткое шипение, и, пригибая головы, мы просовываемся дальше, и за нашими спинами слышим мягкий лязг: отсек снова задраен. Ничего не поделаешь – крейсер в состоянии повышенной готовности. В одном из изгибов коридора сворачиваем налево. И оказываемся в низком, заставленном оборудованием отсеке с пульсирующей в центре голубой тактической голограммой. Люди в легких скафандрах застыли в массивных ложементах вдоль стоек с аппаратурой – вахта. Один из них поднимается нам навстречу. Голубые глаза его безмятежны. Голос мягок и доброжелателен. Только меня не проведешь этой ангельской улыбкой. Наслышан, сколько грязи надо хлебнуть, чтобы заполучить судно.

– Приветствую на борту, господа. Я капитан второго ранга Свенссон, командир корабля.

– Добрый день, капитан.

– Здравствуйте, сэр.

– Прошу сдать оружие, мэм. На борту моего судна вы в безопасности.

Мягкая улыбка командира не обманывает и Мишель. Она спокойно кивает.

– Пожалуйста, капитан, – и поднимает руку, давая одному из матросов вытащить пистолет из-за пояса ее брюк.

– Благодарю вас, мэм, – снова улыбается офицер и поворачивает голову ко мне. – И вас, сэр.

– У меня только нож. Именное оружие. Я с ним не расстаюсь.

– Правила одни для всех, сэр, – тон его голоса не меняется, хотя я чувствую спиной, как напрягаются люди вокруг.

– Обнаружена автоматическая турель. Устройство активировано, – тревожно сообщает Триста двадцатый.

– Сэр, не стоило тащить нас на орбиту, чтобы застрелить на борту имперского боевого корабля, – стараясь быть спокойным, говорю я. – Ваши люди могли расстрелять нас еще в Миттене. Ну, или просто не прийти на помощь. Результат был бы одним и тем же. Я не расстаюсь с этим ножом. Никогда, – с нажимом добавляю я.

– Я не ставлю целью убить вас, – улыбка напрочь прилипла к широкому лицу офицера. – Более того, я получил приказ оберегать вас и доставить в указанное вами место. Мне непонятна ваша настойчивость, мистер Уэллс.

– Я ни в коей мере не ставлю под сомнение ваш авторитет, сэр. Я просто привык иметь под рукой средство самообороны. Моя настойчивость продиктована обязательствами перед моей спутницей.

– Да, мне сообщили. Что ж, это меняет дело, – офицер старательно давит вспыхнувшее внутри раздражение. Все-таки привычка безоговорочно повелевать людьми в отдельно взятом пространстве плохо сказывается на характере. – Я слушаю ваши распоряжения, госпожа баронесса, – на этот раз меня игнорируют, показывая, ради кого затеян спектакль. Впрочем, мне плевать. Боевой коктейль еще будоражит мне кровь, делая мир предельно четким и заставляя получать наслаждение просто от сознания того, что я жив. И буду жив еще несколько чертовых дней. А там – будь что будет. И Мишель со мной. Одно только это наполняет меня радостью. Каждая проведенная рядом с этой женщиной минута – волшебное ожидание, предвкушение чего-то искрящегося и запретно-сладкого. С опозданием в несколько часов до меня доходят слова, которые она произнесла там, в развороченной мною спальне. И поэтому я временно утрачиваю способность рассуждать здраво.

– Летим на Кришнагири Упаван, капитан. Если не трудно, найдите нам что-нибудь переодеться.

– Принято, госпожа баронесса. Что-нибудь еще?

– Каюту, где можно выспаться, естественно.

– Естественно, госпожа баронесса, – кивает командир. – Правда, судно у нас маленькое, адмиральских апартаментов не предусмотрено. Надеюсь, каюта для старших офицеров вас устроит. И мистера Уэллса. Его каюта будет рядом.

– Мы будем находиться в одной каюте, – безаппеляционно заявляет Мишель.

– Там не слишком просторно, госпожа…

– Не беспокойтесь об этом, мистер Свенссон.

– Как вам будет угодно, баронесса. Вас проводят. Почту за честь пригласить вас на ужин в кают-компанию.

– Благодарю, капитан. Я польщена, – устало улыбается Мишель. – С вашего позволения, отложим все торжественные мероприятия. Надеюсь, господа офицеры простят меня и не сочтут это знаком неуважения.

– Что вы, мэм! Мы все понимаем, через что вам пришлось пройти. Я пришлю медика. Мне сообщили, что мистер Уэллс легко ранен.

– Спасибо, капитан.

Я киваю. Получаю в ответ вежливый полупоклон. Вахта украдкой бросает на нас любопытные взгляды. Я чувствую их спиной.

– Капитан! – оборачивается Мишель.

– Да, мэм?

– Благодарю вас за помощь, – она изображает вежливую улыбку.

– Рад оказать вам услугу, госпожа баронесса. К тому же, мы выполняем приказ.

И мы, наконец, пускаемся в обратный путь по узким серым коридорам. Когда добираемся до каюты, на заправленной белоснежным бельем койке нас уже дожидаются аккуратно сложенные комбинезоны и две пары легких ботинок. На небольшом столике – большое блюдо с соблазнительно пахнущими мясными сэндвичами. Рядом – пара накрахмаленных салфеток. Пузатый сосуд наполняет каюту ароматом свежезаваренного кофе. Янтарно светится крохотная бутылочка бренди.

– Да уж. Флот в своем репертуаре. Вежливость, радушие и педантичность, – несколько шкодливо улыбается Мишель, разглядывая уложенные под комбинезоном детали тонкого белья из комплекта обмундирования женщин-офицеров. – Ничего не забыли. Не удивлюсь, если в кармане своей одежды ты обнаружишь парочку маленьких резиновых штучек.

– Госпожа баронесса, ты выражаешься, словно официантка в офицерском баре, – укоризненно качаю я головой.

Мишель оборачивается. Смотрит на меня так, будто бы увидела впервые. Стремительно бросается мне на шею. Я небрит и грязен, губы мои запеклись от пыли и пересохли, бронежилет на мне заляпан засохшей кровью пополам с грязью, от меня за версту разит прокисшим потом, и я боюсь потревожить ноющую ссадину на лбу. Вся эта чушь на мгновенье возникает в моей голове и тут же меркнет перед ураганным напором вспыхнувшей страсти. Все смешивается – ощущение наших горячих тел, усталость, облегчение, сумасшедшая радость от того, что мы живы. Голова кружится от аромата дыхания Мишель. Триста двадцатый тактично помалкивает. Делает вид, что его нет.

– Ты сошла с ума. Точно, – выдыхаю я, вырвавшись из плена ее губ.

– И очень давно, – счастливо хихикает она и снова тянется ко мне.

Вежливый стук в дверь. Наверное, медик явился. Дыша, как после долгого бега, мы отрываемся друг от друга.

Мы никак не можем насытиться друг другом. Словно стараемся наверстать то, что так долго сдерживали. Я даже не могу разобрать, насколько красиво тело Мишель. Все время перед глазами какие-то отдельные фрагменты. Завиток волос над порозовевшим ушком. Голубая жилка на шее. Почему-то твердый кончик носа. Маленькая ступня, отдергивающаяся от щекотки. Эта чертова узкая офицерская койка… Мы боремся с перепутанным бельем, задыхаясь от дикого притяжения, что вновь и вновь толкает нас друг к другу. Я хрипло дышу. Быстрые прикосновения Мишель пронзают меня, словно разряды электричества. Я и представить себе не мог, насколько чувственным может быть мое тело. Потому что ничего подобного до этой ночи я не испытывал. Дурочки-подружки, которых во множестве приводил в нашу квартирку в мансарде разбитной Васу; и дорогие девушки, что профессионально доказывали мне свою «любовь» в домах с мягкой кожаной мебелью; и жадные стыдливые прикосновения земных женщин – все это меркнет перед тем обжигающим ураганом, что крутит и швыряет наши тела. Мы шепчем что-то бессвязное, неловко прикасаясь друг к другу. Стесняясь поднять глаза, будто делаем это впервые. Чтобы через мгновенье бесстыдно потребовать новой ласки. И рычать, и стонать просительно, и впиваться губами в податливо-мягкое, и расширенными ноздрями впитывать наш запах, еще больше пьянея от него и вновь впадая в сладкое безумство. И Триста двадцатый молчит, потрясенный, и никак не решается обозначить свое существование, и его неуверенность только выдает его незримое присутствие, так, что Мишель вдруг отстраняется и пожирает меня взглядом совершенно незнакомых глаз, которые тут же подергиваются бархатной поволокой желания. И, наконец, мы окончательно сплетаемся искусанными телами, замираем, вытянувшись, вжавшись друг в друга, и только наш едва слышный шепот, который скорее угадывается по щекотке от запекшихся губ, позволяет отличить нас от мертвых. Это волшебное ощущение разговора, когда души открыты и нет никаких запретных тем, и когда все, что сказано – истина, и когда слова рождаются вне зависимости от того, что ты хотел сказать…