Ежов. Биография - Алексей Павлюков

Дрейцер показал, что в середине 1934 г. один из руководителей троцкистского подполья в СССР, С. В. Мрачковский, будто бы сообщил ему, что в соответствии с директивой, полученной от Троцкого, следует приступить к подготовке терактов против руководителей партии и правительства, для чего необходимо создать крепкие боевые группы из надежных людей. Одну из таких групп, с задачей организовать покушение на Сталина и наркома обороны СССР Ворошилова, Троцкий якобы поручил организовать самому Дрейцеру.

Поскольку чекистам, видимо, хотелось использовать и приезд к Дрейцеру в октябре 1934 г. его сестры из Польши, пришлось придумывать еще одну директиву Троцкого на ту же тему, полученную несколько месяцев спустя после первой. В изложении Дрейцера это выглядело так. Перед отъездом сестры из Варшавы к ней приехал связник от Льва Седова и попросил отвезти брату в СССР немецкий журнал. Дрейцер, знавший, что таким способом может быть передано секретное послание, написанное симпатическими чернилами, тщательно журнал обработал и на последней странице якобы обнаружил написанное хорошо знакомым ему почерком послание Троцкого за подписью «Старик». Текст гласил:

Письмо будто бы заканчивалось указанием информировать его автора о ходе работ по выполнению этих установок.

Конечно, скептики могли бы сказать, что никакой войны в 1934 г. не предвиделось, ячейки в армии троцкисты могли создавать и не дожидаясь каких-то специальных указаний, а распоряжение о подготовке убийства Сталина и Ворошилова Троцкий, как следовало из предшествующих показаний Дрейцера, направил в СССР еще несколько месяцев назад, и всех, кого нужно, давно уже должны были оповестить. Но рассчитано было не на скептиков, а на Сталина, а у него никаких претензий не возникло, так что теперь в распоряжении следователей почти что был документ, написанный рукой Троцкого, призывающий к убийству руководителей СССР и к пораженчеству в военное время. Вернее не сам документ, а воспоминание о нем, поскольку С. В. Мрачковский, к которому письмо Троцкого было будто бы переправлено, как опытный конспиратор, его уничтожил. Но и несмотря на это, на фоне всех других чисто голословных признаний и обвинений, имевшихся в распоряжении следствия, письмо Троцкого, пусть даже не сохранившееся, выглядело как вполне солидное и почти объективное свидетельство его преступных замыслов. К тому же те, кто, по версии Дрейцера, читал и переправлял данное послание, в ходе последующих допросов всю эту историю, конечно же, подтвердили.

Выполняя дважды полученную им директиву Троцкого о необходимости убийства Сталина и Ворошилова, Дрейцер, по его словам, договорился с несколькими знакомыми ему троцкистами о создании боевых террористических групп. Покушение, поучал Дрейцер своих «сообщников», целесообразно совершить за городом во время поездок Сталина на дачу или при его проезде в Сочи и другие курортные места, для чего необходимо завербовать людей, близких к ЦК и Кремлю, которые могли бы установить время и маршруты поездок.

Не ограничиваясь контактами с московскими троцкистами, Дрейцер в мае 1935 г., находясь в служебной командировке в Киеве, встретился со своим хорошим знакомым Д. А. Шмидтом, командиром 8-й мотомеханизированной бригады Киевского военного округа, и якобы получил от него принципиальное согласие на участие в деятельности заговорщицкой организации.

Дрейцер также сообщил следователям, что, для руководства всей контрреволюционной работой в Москве, был создан московский центр троцкистско-зиновьевского блока в составе его, Дрейцера (правда, в Москве он бывал лишь наездами, во время командировок), и двух видных зиновьевцев — Р. В. Пикеля и И. И. Рейнгольда (руководитель центра).

Показания Дрейцера впервые давали выход на Троцкого (до этого все инструкции из-за границы обвиняемые будто бы получали от его сына Льва Седова), перспективными были также идея «московского центра» троцкистско-зиновьевского блока, которому можно было инкриминировать теперь какие-нибудь конкретные планы подготовки убийства Сталина, и контакты с Д. А. Шмидтом — выявление заговорщиков в военной среде во все времена рассматривалось как серьезный успех следствия.

Воодушевленный полученным результатом, Агранов не стал останавливаться на достигнутом и в тот же день, по горячим следам, допросил находящегося в распоряжении московских чекистов «сообщника» Дрейцера по «московскому центру» Р. В. Пикеля. Тот показания Дрейцера подтвердил. Ссылаясь на информацию, будто бы переданную ему руководителем «московского центра» И. И. Рейнгольдом, он сообщил, что в 1933 г. «объединенный всесоюзный центр троцкистско-зиновьевского блока решил нанести ВКП(б) сокрушительный удар путем ряда террористических актов, задачей которых было обезглавить руководство и захватить власть в стране».

Решение об этом было якобы принято Зиновьевым, Каменевым и Смирновым, и среди намеченных жертв, помимо Сталина, значились также Киров, Каганович и Ворошилов. Особое внимание уделялось подготовке убийства Кирова.

* * *

После того как были получены изобличающие показания на основных фигурантов предстоящего процесса — Троцкого (заочный участник), Зиновьева, Каменева и других, — дальнейшие усилия чекистов и контролирующего их Ежова были направлены на получение аналогичных по содержанию показаний от возможно большего числа арестованных. Полной уверенности, что удастся сломить Зиновьева, Каменева и Смирнова и заставить их оговорить себя, не было, и массированные обвинения в их адрес со стороны бывших единомышленников и «сообщников» должны были убедить их в бессмысленности сопротивления (раз уж следствию и так «все известно») и, кроме того, стать той доказательной базой, которой будет достаточно для суда, в том числе и открытого.

В свое время была даже изобретена специальная теория, призванная придать голословным обвинениям, звучащим на всех проводимых в СССР политических процессах, статус полноценного доказательства. Ее сформулировал на Шахтинском процессе в 1928 г. будущий нарком юстиции СССР Н. В. Крыленко, представлявший тогда в суде сторону государственного обвинения. Крыленко заявил: