Ключ Соляного Амбара - Александр Николаевич Бубенников

исчез из жизни дома, еще до смерти бабушки и дядюшки, где-то после «кремлевской гонки на лафетах»: Устинов, Суслов, Брежнев, Андропов, Черненко. Александр был наслышан, что мудрый «немецкий еврей» Исай Пинхасович-Петрович с немецкой фамилией со всем своим еврейским семейством эмигрировал в объединившуюся Германию, захватив с собой значительные накопленные средства, а потом ещё ловко обналичив безналичные деньги в конвертированную валюту, из-за чего директор банка, проведший такую рискованную операцию, тоже подался в бега. А потом в новых капиталистических реалиях рынка и демократии все как-то рассосалось, как-никак, слухи не всегда эквивалентны исторической правде, заключающееся в том, что «почетный посланец» и германский подданный почему-то первым пошел на контакт с профессором Александром Николаевичем.

Гинзбург не знал о кончинах бабушки, дяди, отца, поэтому скорбно со строгим выражением лица выразил искреннее соболезнование Александру. Но рассусоливать на эту драматическую тему не стал, взял инициативу, как быка за рога, в свои руки.

– Мне скоро идти на митинг, – показал на ленточку «почетного посланца Германии». – Возможно, придется выступать, ведь глава-мэр, не только ученик вашего дядюшки-профессора, но и мой бывший подшефный, когда учился у меня в филиале вуза… Так-то вот… – Он жестом пригласил для разговора Лондонского финансиста. – Представляю, банкир Эдуард Евгеньевич, профессор Александр Николаевич…

– Мы уже были знакомы в прошлой студенческой жизни, пребывая в одном и том же отделении ЦКБ, – сказал Эдик, подавая руку, которую Александр не мог не пожать в присутствии друга юности Исая Петровича.

– Да, «кремлевка» дарит незабываемые впечатления от знакомства с врачами и коллегами-пациентами, пользующиеся положением в обществе их высокопоставленных отцов, – усмехнулся Гинзбург. – Но вернемся к нашим баранам с Эдуардом Евгеньевичем. – С этими словами Исай Петрович ловко взял фотографию в ламинированной облатке из рук встрепенувшегося Эдика, вынувшего фото из бокового кармана пиджака. – Благодарю, Эдуард Евгеньевич. А здесь вот требуется ваша консультация, Александр… Я уж буду по старой памяти обращаться к вам без отчества – не возражаете?..

– Не возражаю, Исай Петрович, столько лет знакомы, тем более отец считал вас другом дома, а дядя просто своим воспитанников… Ведь вы все были преданными своему делу коммунистами… Но после потери отца, упоминание в моем отчестве его имени мне важно, дает новые силы жизни…

– Спасибо, за искренний ответ, Александр Николаевич… Что вы можете сказать о рисунках карандашом… – Он вертел фотографию с рисунками и мучился над строгой формулировкой своего важного в беседе вопроса при слушающем их внимательно Эдике. – Портрет деда вашей бабушки я видел в книге Петра Прокофьевича Филимонова, который мне показывал давным-давно у вас в гостях шеф Александр Васильевич… Я знал, что он большой мастер рисунка карандашом… Очевидно, он перерисовал портрет деда-поэта, а также создал портреты Власьева и Пильняка…

– Да, дядя рисовал Власьева ещё школьником в середине тридцатых, а потом перерисовал портрет, будучи аспирантом Громова…

– Да, Громов, и Александр Васильевич – гиганты начерталки со своим стилем… Но что вы скажете насчет картины с луной в левом верхнем углу по теме известного рисунка маслом Ивана Лаврентьевича Горохова?..

У Александра сильно забилось сердце, наверно, он внешне, со стороны побледнел, глядя на фотографию, сделанную с внутренней облатки книги прапрадеда «Старый дуб». Оригинал был оставлен Жагиным – до возврата в неопределенное время. «Лунный пейзаж» его бодрил и вдохновлял на подвиги фотоискусства в режиме «зума». Но все архивы и снимки в его аппаратуры дважды похищались во время покушения на убийство и во время циничного убийства с выбросом безжизненного тела в пруду Ногинского района, недалеко от жилых корпусов. Только сейчас кольнула острая мысль: как же он не связал раньше то, что Жагин, как и Пильняк, родился в Можайске, а погиб под Ногинском (Богородском), где учился Пильняк, и там Сергея не защитил Бог… Как и Бориса Андреевича Пильняка не защитил Бог на 64 года раньше в его элитном Переделкино для «властителей дум» и «инженеров человеческих душ»…

– Да, это дядюшкина рука, – грустно и серьезно сказал Александр. – Он все эти картины нарисовал в свои аспирантские годы, когда всерьез размышлял о совмещении научной работы на поприще начертательной геометрии и художника-рисовальщика в искусстве, и «лунный амбар» тоже маслом и карандашом.

– Я видел только одну картину маслом, роскошный пейзаж сада Александра Васильевича в вашем доме, но…

– Эта картина сада и еще «лунный пейзаж» с луной в левом углу, по мотивам «соляного склада» Ивана Лаврентьевича Горохова, были украдены злоумышленниками из нашего дома, после смерти бабушки и дяди…

– Да, я знаю об этом… – Неожиданно вступил в разговор Эдуард Евгеньевич. – Я даже имел честь прочитать об этом в вашей пафосной статье «Новой жизни».

– Вот как, – удивился Исай Петрович. – Тогда со своей стороны я могу подтвердить только то, что рисунок Петра Прокофьевича Филимонова, сделанный с его портрета авторской книги, принадлежит Александру Васильевичу. – Не удивляйтесь, Александр Николаевич, что меня вызвал сюда в качестве эксперта Эдуард Евгеньевич. – О моей заинтересованности в нахождении рисунков карандашом он вам расскажет подробней, в нужных для общего дела деталях… Но меня ждут, господа, как посланца Германии… – Он махнул рукой в сторону праздничной трибуны, сооруженной на День города в знаковые майские сутки Николы Вешнего. – Счастливо оставаться…

Он уходил, пожав руки Александру и Эдику, удостоив снисходительного кивка застывшему в почтительной позе Никите в пяти-шести метрах от переговорщиков. Глядя ему в спину с лентой, Александр, вспомнил почему-то о том, что Исай Петрович был правоверным коммунистом, вступившим в партию в двадцать лет в армии. А потом на память неожиданно пришли слова Пильняка из «Соляного амбара» о смутном времени перед революцией и во время революции, когда:

«В громадные геологические обвалы бывает такой шум, что человеческое ухо его уже не слышит, кажется, что наступает тишина. Жители гор знают, что в горные обвалы надо стать под скулу неподвижно, иначе – гибель. В степные грозы надо лечь на землю, нельзя бежать от грозы по степи, – молния догонит и убьет. За горными обвалами возникают новые реки, новые озера, новые дороги. Не было в Камынске человека, который не остался бы в тишине самого себя при вести – революция. Революцию ждали, и, тем не менее, она прозвучала в Камынске, как горный обвал. Из тишины родились человеческие голоса…»

– Вы знаете, что Гинзбург – гражданин Германии?

– Да.

– А то, что я гражданин Великобритании, знаете?

– Теперь знаю…

Он предложил Александру присесть на скамейку. Александр согласно кивнул головой, продолжая глядеть в спину Гинзбурга, пояснив свое расположение к этому уважаемому в прошлом человек, армейскому коммунисту и другу их дома.

– Сейчас, только досмотрю его уход… Как он скрывается