Лапти сталинизма. Политическое сознание крестьянства Русского Севера в 1930-е годы - Николай Кедров

Еще один порок работников сельсоветов, о котором нередко упоминали крестьяне, — это корыстное использование служебного положения в своих целях. Порою даже участие низовых чиновников в самых что ни на есть антикрестьянских по своей природе акциях трактовалось жителями села как способ развития своего личного хозяйства. Например, среди жителей Дмитревского с/совета Сухонского района бытовало мнение, что председатель сельсовета А. Контяев занимался организацией колхоза с целью построить смолокуренный завод и заниматься на этой основе индивидуальной коммерческой деятельностью[373]. Однако наиболее часто встречающийся упрек — это присвоение представителями власти имущества, изъятого в ходе коллективизации или других административных акций. Весьма колоритно эту ситуацию описал А. Демашов из деревни Кобелиха Харовского района. В частности, он рассказывал следующее: «Председатель Мурашкин отбирал у кулаков яйца и масло и брал их себе и жарил в сельсовете селянки из яиц и масла. Крестьяне все это знают и спросили, куда дели масло, Мурашкин сказал, что отдали в больницу, а в больнице сказали, что не получали. Да еще когда продавались вещи, отобранные у кулаков, то все хорошие вещи скупила сторожиха из сельсовета, купила одних самоваров три или четыре штуки. За торги эта сторожиха купила больше чем на шестьсот рублей, и все удивляются, откуда у нее деньги, когда получает 18 рублей. И все думают, что все это получается председателю Мурашкину или для спекуляции…»[374] Автор письма рисует яркий образ подлинного мироеда (в отличие от кулаков, к которым обычно относили эту дефиницию), который прямо на месте службы практически на глазах своих односельчан поедает незаконно присвоенные им продукты. Упоминания о присвоении чужого имущества представителями власти в других письмах возможно менее ярки, но зато не менее конкретны. О фактах подобного рода писали в своих обращениях во власть жители Нижне-Матигорского сельсовета Холмогорского района, В. В. Попов из Вымского с/совета Лальского района, Е. А. и А. И. Булины из деревни Шесто-во Сокольского района, Н. В. и Г. В. Шкутовы из деревни Семеново Сокольского района и др. жалобщики[375].

«Перевыполнение», или излишне ревностное, выполнение своих служебных обязанностей служащими сельсоветов в крестьянской молве касалось не только сферы имущественных отношений, но порой затрагивало интимную жизнь местных чиновников. Об одном из председателей Паниловского сельсовета Холмогорского района ходили слухи о том, что он не только присвоил часть изъятого у «местных мироедов» имущества, но и оставил у себя в доме в качестве прислуги невестку одного из раскулаченных мужиков, а впоследствии «завел с ней тесную связь»[376]. О председателе другого сельсовета этого же района рассказывали, что он окружил себя целой плеядой фавориток, которым за услуги сексуального свойства оказывал покровительство в различного рода вопросах (отдавал «кулацкое» имущество, выдавал справки, списывал недоимки по налогообложению)[377]. Интересно, что наличие властного статуса, с точки зрения крестьян, открывало возможность перед женщиной решить проблему замужества. В частности, один из корреспондентов крайкома ВКП(б) рассказывал о том, что председатель Шиняковского сельсовета Грязовецкого района Смирнова сроднилась таким путем с местными кулаками. Недоумение автора письма вызывала разница в возрасте этой семейной пары. «Ввиду замужества Смирнова уже сделалась родней бывшего арендатора, последние еще живы. Далее тов. Иванов [имеется в виду адресат письма — первый секретарь Крайкома ВКП(б) В. И. Иванов. — Н. К.] для меня подозрительно — 20-летний юноша взял жену 40 лет, мне думается тут чем-то пахнет»[378], — писал анонимный автор.

В целом крестьяне осуждали различные пороки служащих сельсоветов, однако, по-видимому, наиболее серьезное осуждение вызывали те профессиональные и личные качества совслужащих, которые в силу их властного статуса отличали их от рядовых членов сельского социума. В этом проявлялась вторая составляющая образа служащего сельсовета в крестьянском сознании. Вероятно, в силу традиции он оценивался не только как госслужащий, но и как такой же, как все прочие крестьяне, представитель мира деревни. В связи с этим представляется важным проанализировать, как конструировалась в воззрениях жителей села сама модель взаимоотношений между сельсоветом как институтом власти и крестьянским сообществом.

Еще на рубеже 1920-1930-х годов крестьяне активно пытались вмешиваться в процесс принятия административных решений на селе. Обычно в качестве нарушителей спокойствия фигурировали местные «кулаки». Даже если учесть тенденциозность оценок советской делопроизводительной документации, именно у зажиточных мужиков было для этого немало оснований. Во-первых, коллективизация ударила в первую очередь по ним и их хозяйствам, что порождало желание пересмотреть принятые местными органами решения. Во-вторых, «кулаки» по советскому законодательству были лишены избирательных прав и не могли принимать участия в функционировании власти официально. Поэтому они вынуждены были искать иные пути воздействия на ситуацию. Так, в «Правде Севера» был описан случай, когда кулак Комиссаров, недовольный тем, что сельсовет не выдавал ему какую-то справку, ворвался в здание сельсовета, избил председателя и выгнал из здания всех работников этого учреждения[379]. Кулак А. М. Гурьев из деревни Корбаково Онежского района, вопреки юридическим нормам советского законодательства, явился на отчетное собрание местного сельсовета и обратился к присутствующим крестьянам с вопросом о том, насколько правомерно он был лишен избирательных прав. В качестве аргумента в свою пользу А. М. Гурьев приводил тот довод, что, в отличие от многих дезертиров, сражался за советскую власть. По словам одного из свидетелей, выступление А. М. Гурьева вызвало среди собравшихся крестьян «много шуму»[380]. Примерно так же поступили в мае 1930 года и жители деревни Некрасовская Вологодского округа Смирнов и Зотиков. Они пришли на заседание Лукьяновского сельсовета, заявили председателю, что не признают его местной властью и «послали поматерно». Присутствовавшим на заседании крестьянам они предлагали не слушать «говорунов», ссылаясь на общее ухудшение жизни на селе:. «Смотрите до чего дожили, что в лавках ничего не стало»[381]. Впрочем, если вынесенный на обсуждение вопрос вызывал острое недовольство крестьянской массы, то свой протест могли выразить и не только кулаки. Так, в одном из сельсоветов Емецкого района в 1930 году при обсуждении вопроса о контрактации молока произошел интересный случай. Оппонентом представителю власти на собрании выступила А. Ф. Савина, считавшаяся чуть ли не беднячкой. Со словами «государство нам ничего не дает, валенки розны, а купить негде»[382], она сняла валенок и запустила им в выступавшего представителя власти. Подобного рода активность крестьянства была характерна для первых лет сплошной коллективизации. С течением времени такие выступления крестьян стали редкостью. Стремление к участию в деятельности власти на местах сменяется в крестьянской среде полнейшей апатией. И для этого были свои причины. Весьма точно ситуацию характеризовал в 1936 году один из жителей Усть-Кубинского района А. И. Аникин, член местного сельсовета. В кругу колхозников он так описывал работу сельсовета: «Нет надобности мужику ходить на пленумы и собрания, все равно на нас не обращают внимания и по нашему ничего не делают, приди да только придакивай, что говорят вышестоящие организации, я сам не хожу и никому не советую»[383]. Однако еще в начале десятилетия ситуация была совершенно иной: жители села не только стремились принять участие в принятии общественно значимых решений, но, по всей видимости, считали, что деятельность сельских советов должна отвечать интересам крестьянского сообщества. Об этом говорит хотя бы то, что в своих попытках воздействовать на местную власть нарушители спокойствия в деревне нередко пытались апеллировать к общественному мнению.