Создатели небес - Фрэнк Герберт

— Нам надо что-то сделать? — спросила Рут.

Турлоу прочистил горло. Что она имела в виду? Возможно, искусственное дыхание? Но он чувствовал, что усилия будут тщетными. Этот чем хотел умереть. Он взглянул на Рут как раз вовремя, чтобы увидеть, как за ее спиной появились еще два чема.

Они не обратили на людей внимания, сразу подошли к лежащему на постели Келекселю.

Турлоу поразило непроницаемое ледяное выражение их таз. Одна, в таком же зеленом, как и у Келекселя, плаще, была лысая круглолицая женщина, с приземистым, похожим на бочонок телом. Со спокойной уверенностью она наклонилась над Келекселем, ощупывая и осматривая его. От нее веяло профессиональной уверенностью. Второй пришелец был в черном плаще, с угловатыми чертами лица и крючковатым носом. Кожа обоих отливала тем же странным металлическим серебром.

Они не обменялись ни словом до тех пор, пока женщина не закончила осмотр.

Рут смотрела на них, не шелохнувшись, точно примерзшая к полу. Женщина была Инвик, и Рут вспомнила давнишнюю резкую стычку с корабельным врачом. Мужчину — чема, однако, она видела на экране комнатного переговорника, когда Келексель говорил с ним — это был Режиссер Фраффин. Даже самый тон Келекселя менялся, когда тот говорил о Фраффине. Рут знала, что никогда не сможет забыть это высокомерное лицо.

Через некоторое время Инвик выпрямилась, заговорила на корабельном языке:

— Он сделал это. Он, несомненно, сделал это.

В ее голосе была потрясенная пустота.

Турлоу не понял ни слова, но почувствовал ее ужас.

Для Рут, подвергшейся воздействию корабельных импринтеров, слова были столь же ясными, как и слова ее родного языка, но все же ей не удалось уловить скрытый подтекст в словах корабельного врача.

Инвик обернулась к Фраффину. Они обменялись взглядами, в которых сквозило мучительное признание собственного поражения. Они оба знали, что здесь произошло на самом деле.

Фраффин вздохнул, поежился. Туманный момент смерти Келекселя коснулся его по паутине Тиггивофа, мгновенно расколов извечное единство чемов, прочертив невозможную, неосуществимую линию раздела. Почувствовав эту смерть, уловив ее направление, он уже с ужасающей уверенностью знал личность ушедшего в небытие. Каждый чем во вселенной почувствовал это, вне всякого сомнения, и повернулся в этом направлении, но Фраффин знал, что лишь очень немногие могли бы разделить с ним это четкое знание личности.

Своей смертью Келексель нанес ему поражение. Фраффин знал это еще в момент, когда вместе с Инвик бросился во флиттер и направился сюда. Небо над домом кишело челноками с режиссерского корабля, но никто из команды не отваживался приблизиться к дому. Большинство из них догадывалось о том, кто умер в доме, Фраффин сознавал это. Они знали, что Главенство не успокоится до тех пор, пока не установит личность умершего. Ни один чем во всей вселенной не успокоится, пока загадка не будет разрешена.

Это был первый бессмертный чем, который смог умереть, первый за все сумасшедшее бесконечное Время. Планета вскоре будет наводнена ищейками Главенства, и все тайны режиссерского корабля раскроются.

Дикие чемы! Новость станет эмоциональным взрывом, который потрясет вселенную чемов. Неизвестно, что сделают с низшими созданиями.

— Что… убило его? — отважилась спросить Рут. Она говорила на корабельном языке.

Инвик устремила на нее остекленевший взгляд. Бедная глупая самка! Что знала она о чемах?

— Он сам убил себя, — сказала она мягко. — Это единственный способ, которым может умереть чем.

— Что они говорят? — спросил Турлоу, почувствовав, что его голос чересчур громкий для этой комнаты.

— Он убил себя, — сказала Рут.

«Он убил себя», — подумал Фраффин. Он взглянул на Рут, прекрасное, несломленное экзотическое создание, и внезапно почувствовал родство с ней, со всеми остальными ее сородичами. «У них нет другого прошлого, кроме того, что я дал им», — поду мал он.

Его ноздри неожиданно наполнил горько-соленый запах, который ему довелось однажды чувствовать на морском ветру в Карфагене. Фраффин чувствовал, что всю его жизнь можно сравнить с Карфагеном.

Главенство приговорит его к одиночеству, вечности без единого чема. Это было единственное наказание, которое они могли наложить на своего сородича чема, вне зависимости от тяжести преступления.

«Как долго я смогу выдерживать это, прежде чем последую по пути Келекселя?» — подумал он.

Он снова вдохнул пыльный соленый запах — Карфаген, безжизненный, оскверненный, обнаженный в слепящем свете злорадства Катона, и те, кому удалось выжить, — сломленные, перепуганные.

— Я говорила тебе, что так будет, — сказала Инвик.

Фраффин закрыл глаза, чтобы не видеть ее. В темноте он видел собственную фигуру, стервятников, слетевшихся, чтобы стать свидетелями его позора, затаившихся во дворе. Ему подсказывала это темная кровь, питавшая ненасытного оракула внутри него. Они снабдят его всеми приспособлениями и устройствами, необходимыми для вечного комфорта — веем, кроме товарища — чема или любого другого живого существа.

Он вообразил, как автоматический тостер выплевывает приготовленный тост, и себя, пытающегося наделить бездушный механизм жизнью. Его мысли были подобны запущенному умелой рукой камешку, подпрыгивающему по гладкой поверхности озера. Воспоминания об этой планете никогда не оставят его в покос. Он был тем подпрыгивающим камешком, хранилищем всех нескончаемых эпох: дерево, лицо… мимолетно промелькнувшее лицо, и осколки его воспоминаний сложились в образ дочери Каллимы-Сина, выданной замуж (благодаря осмотрительности чемов) за Аменхотепа III три тысячи пятьсот жалких лет — ударов сердца назад.

И факты: он вспомнил, что царь Кир предпочел археологию трону. Глупец!

И места: стена в грязной деревушке на обочине пустынной дороги, место, называемое Муквайяр. Одна стена, но она вызвала в памяти могущественного Ура таким, каким Фраффин видел его в последний раз. В его памяти Тиглаф-Пилезер не умер, а все еще маршировал перед камерами чемов, через ворота Иштар, вдоль улицы Процессий. Это был вечный парад с Сеннахерибом, Шалманезером, Изем-Даганом, Синсарра-Искуном, всеми, кто танцевал под дудку чемов.

Мозг Фраффина сотрясал пульс этого мира, синусоида времени: диастола — систола, — точно змеиный хвост хлещущая поколения. Его мысли быстро переместились к вавилонской лингва-франка, которая две тысячи лет верно служила торговому миру до того, как он смешал все карты, дав им Иисуса.

Фраффин знал, что его разум был единственным хранилищем всех его созданий, что он — их единственная надежда на сохранение — источник страданий, полный голосов и лиц, и целых рас, не оставивших следов, кроме дальних гневных перешептываний… и слез.

У него закружилась голова, и он подумал: «Я смотрю на это с их точки зрения!»

Со времен Шебы память услужливо подсовывала образ ее метрополии, противостоявшей легионам Элия Галла, но теперь, точно так же, как Карфаген и он сам, превратившейся в крошево пыли, мусорные кучи, песчаные барханы, безмолвные камни — место, ожидающее нового царя Кира с лопатами, который раскопал бы его пустые черепа.