Француженки не любят сказки - Лора Флоранд

Ее рука легла ему на грудь, сжала в кулаке ткань рубашки. И опять он почувствовал ее внутреннюю борьбу, почувствовал, что она удерживает себя от чего-то.

– Все в порядке, – прошептал он, отстраняясь, чтобы взглянуть на ее лицо. Выглядела она неважно: под глазами круги, покрасневшие веки. – Давай, делай.

– Делать – что?

– То, чего ты пытаешься не делать. Давай, я вытерплю.

В конце концов, он много чего повидал.

Она тряхнула головой и снова уставилась в свою чашку, губы ее сложились в горькую линию.

– Ты не знаешь, чего ты просишь.

– Тогда почему ты не говоришь мне этого?

Голубые глаза встретились с черными в миг абсолютной искренности.

– Если бы я могла, я бы заползла в тебя и никогда не выходила.

Он вздрогнул всем телом, словно от удара чудовищной силы. Ему пришлось подождать, когда пройдет шок. Потом встал и потянул ее за собой.

– Гийеметта. – Он сумел прогнать с лица румянец смущения, оставшийся лишь на скулах. – Пожалуйста, скажи там, наверху, что я отлучусь. Ненадолго.

Он привел ее к себе домой – так было ближе. Он так решил. И если бы до этого он не поступал точно так же с несколькими другими женщинами, он не чувствовал бы себя так гадко, приведя сюда и ее. Ее глаза блеснули, лицо замкнулось – она поняла, что третьего дня они стояли рядом с его домом, и он ничего ей не сказал.

Она замкнулась в своем бронированном мирке, куда ему не было доступа.

Но он мог выманить ее оттуда – ласками.

Он мог.

– Заползай в меня. – Он закрыл за ними дверь квартиры и прижал Джейми к себе. – Все хорошо. – Одним движением он сдернул с себя через голову рубашку и майку, схватил Джейми и приподнял, прижавшись голой спиной к двери. – Давай.

– Я люблю тебя, – прошептала она, уткнувшись ему в грудь, и он похолодел от ужаса.

– Господи, не надо, не говори этого. – Он отнес ее в спальню, раздевая на ходу. – Не надо – или ты собираешься меня бросить? – Он укрыл их одеялом и приник губами к ямке на ее плече, сильно, до боли, сжав ее бедра. – Пожалуйста, не говори так, – почти неслышно молил он.

Она застыла возле него.

– Нет, Жем, не надо. Не застывай. Я сделаю что угодно. – Он грубо гладил ее всю, так, чтобы они оба это запомнили. Даже если она уйдет. – Скажи мне – что не так, что тебе не нравится? Я все исправлю.

Он говорил это, как когда-то в детстве, в те первые несколько раз, когда его мать решила уйти, и это было ужасно. Проклятье, пора ему забыть об этом.

– Я знаю, – бормотала она, щекоча его губами. – Знаю. Ты все исправляешь. Все во мне. Прости. Прости, что я так сказала. Я не хотела. Просто… – Она задрожала и попыталась еще сильнее спрятаться в его объятьях, словно он был единственным источником тепла среди снежной бури. Он почувствовал кожей, что ее губы плотно сжались, как будто она опять сдерживала себя, чтобы не сказать ему что-то. Она даже не могла его целовать из-за этого. – Я не могу насытиться тобой. Я как вампир, высосу тебя всего, оставлю только сухую оболочку.

– Нет, – возражал он, жадно гладя ее бедра. – Ты же сказала, что я солнце, и ты не можешь меня высосать. Обещаю тебе, что я не иссякну. Обещаю. Благодаря тебе… – Он замолчал и мысленно договорил сам себе: «…Я понял, что могу вечно дарить тепло и любовь, и никогда, никогда не иссякну».

Он перевернулся на спину и положил ее сверху, чтобы его руки двигались свободнее, чтобы она чувствовала всю огромную силу его тела, без труда выдерживавшего ее небольшой вес. Он знал ценность силы, очень хорошо ее знал!

Она требовалась для того, чтобы сделать его неприступной крепостью. А теперь и ее тоже. Наконец кто-то нуждается в его силе.

Внезапно он понял со всей ясностью, как никогда раньше, в чем был не прав отец. Мужская сила должна быть направлена против внешнего мира: чтобы прогонять его от себя и от тех, кого мужчина взял под свою защиту, это жена, дети, а для сильного мужчины еще и другие люди, например, его сотрудники. Направлять данную тебе силу внутрь, на тех самых людей, которых ты должен защищать, потому что не можешь справиться с внешним миром, – это проявление полнейшей слабости.

Я люблю тебя, говорила она одними губами по-английски. Его тело вздрагивало, словно от ударов по нему кулаком. Он еще крепче сжимал ее в объятьях, но ничего не говорил. Не пытался остановить ее еще раз. Он сказал ей, что может принять все, что она хочет сделать; значит, он должен принять и это. «Я люблю тебя». Ее губы скользили по нему, открывали его телу тайну, которой не должен был знать его разум. И все же на этот раз он воспринимал ее слова не как удар, а скорее как массаж – его мышцы постепенно расслаблялись, уже не вздрагивали от прикосновений, а скорее им радовались.

Он провел пальцами по ее короткой прическе, нащупал губами сквозь волосы шрам. Она тряхнула головой, пытаясь высвободиться. Но он все равно ее поцеловал, крепко, в последний раз, а потом позволил себя прогнать и стал целовать ее лицо, шею. И тут же перехитрил ее – провел губами по ее плечу, вниз по руке, к локтю, и поцеловал каждый сантиметр шрама, прежде чем она сообразила, что он делает.

– Перестань, – сказала она по-английски и толкнула его в грудь. Но он перехитрил ее и на этот раз, лежа внизу, прижатый к кровати. Она могла отодвинуться, но не могла заставить его сделать это, как бы ни старалась. Пусть толкает. Ему нравилось ощущать мышцами давление ее рук.

– М-м-м, как приятно. – Он поймал вторую ее руку и тоже прижал к груди. – Давай, еще сильнее. Но только мне больно.

Тут же ее ладони вдавились ему в грудь, вызвав сладкую боль в натруженных мышцах, вдавились сильно.

– Почему? – прошептала она. – Почему тебе больно?

Он пожал плечами, и ее руки прошлись по его груди.

– Я слишком много времени провожу на тренажерах, когда… когда мне нужно разобраться с некоторыми вещами.

Накануне вечером, услышав про ее «другие планы» и расставшись с ней на улице, он вернулся в спортзал.

– С какими вещами?

Пожалуй, не стоило ей говорить, что она довела его в тот вечер до исступления… Но тут его пальцы нащупали шрам, которого он прежде не видел. На животе, аккуратный хирургический разрез. Вероятно, ее оперировали. Потому что она получила слишком много ударов в живот…

Он крепко прижал ее к себе, слишком крепко, и испугался, что сделал ей больно.

Он перекатился вместе с ней, заслонив ее от остального мира, и накрыл их с головой одеялом.

– Жем, – шептал он, откидывая назад ее волосы, снова целуя ее. – Я люблю тебя.

Ее тело под ним вздрогнуло. Она широко раскрыла глаза. Он откинул край одеяла, чтобы лучше видеть их цвет. Голубые, как водопадные струи.

– Это невозможно, – запротестовала она. Почему же ее голос звучал так испуганно и умоляюще, словно он держал что-то очень вкусное и дразнил изголодавшуюся женщину, намереваясь в последний момент съесть это сам?