Столыпин - Святослав Рыбас

В январе 1908 года австро-венгерский министр иностранных дел Эренталь объявил, что поднят вопрос об австрийской концессии на строительство железной дороги через Новобазарский санджак. В этой турецкой провинции, отделявшей Сербию от Черногории, Вена имела право держать только небольшие гарнизоны. Новая железнодорожная линия, которая должна была пройти параллельно старой, шедшей через Сербию, давала Австрии экономическое преимущество, прямой путь до Эгейского моря.

Это не укладывалось в рамки согласованной австро-русской политики, и, как пишет С. С. Ольденбург, «это был первый ход в шахматной партии, которая впоследствии привела к мировой войне».

И вот что любопытно. Русская печать резко отозвалась на попытку нарушить равновесие, задевавшую интересы России, а германский посол Пурталес поспешил объяснить это ростом «реакционных течений» и «панславистскими планами».

Как видим, для того чтобы скомпрометировать защиту национальных интересов, с легкостью используется жупел «реакционности и национализма». «Панслависты» в устах германского дипломата – это славянский национализм.

А. П. Извольский посчитал нужным в ноте германскому МИДу уточнить: «Международные соглашения, подписанные нами с единственной целью оберечь себя от осложнений в Азии, не содержат какого-либо острия против Германии».

Впрочем, русские газеты не стесняются в антигерманских и антиавстрийских публикациях.

В противовес Австрии Россия выдвинула свой проект железной дороги – из Румынии через Сербию к Адриатическому морю. Кайзер обещал его поддержать, что можно было рассматривать как жест доброй воли накануне заключения англо-русского договора.

Еще во время майского свидания английского короля Эдуарда VII и Николая II в Ревеле вокруг царской яхты «Штандарт» плавали лодки, в которых сидели седовласые члены местного немецкого певческого общества и под присмотром агентов тайной полиции пели немецкие патриотические песни. Словно просили не забывать о Германии.

Однако договор с Англией, конечно, был заключен, а обстановка на Балканах осталась непроясненной. К тому же в начале июля в Турции началась революция, направляемая офицерами-националистами («младотурками»), судьба балканских провинций Турции стала очень неопределенной. Начались разговоры о «турецком наследстве».

3 сентября Извольский встретился с Эренталем в замке Бухлау в Богемии, где случилось то, что можно назвать «вторым шахматным ходом». Об этой встрече много говорилось. В результате ее Австрия получила возможность аннексировать Боснию и Герцеговину, а Извольский потерял свой портфель.

Начать рассказ об этом эпизоде лучше со слов самого Извольского:

«Напрасно „Новое время“, а за ним и вся Россия считали, что мой австрийский коллега Эренталь меня провел, что я не показал достаточной твердости в защите славянских интересов. Зная, насколько сильна позиция Австро-Венгрии в этом вопросе (Босния и Герцеговина находились под протекторами Австрии по Берлинскому договору 1878 года), я перед отъездом на свидание в Бухлау зашел к нашему военному министру и поставил ему простой вопрос: готовы ли мы к войне или нет? И когда он мне объяснил, что русская армия еще не успела залечить маньчжурских ран, я понял, что кроме дипломатической лавировки мне ничего не остается делать и я ничем не смею угрожать. Вот и весь секрет. Я предпочел пожертвовать собой, принять на себя потоки грязи, чем рисковать втравить Россию в войну с Австрией» (А. А. Игнатьев «Пятьдесят лет в строю»).

Есть и другая точка зрения. Согласно ей Александр Петрович Извольский, умный, безгранично честолюбивый дипломат, поступил в Бухлау самонадеянно. Там была «волшебная обстановка» – пиры, охоты, концерты, женщины. В удобный час, на охоте, Эренталь сказал ему:

– Возможна аннексия Боснии и Герцеговины. Да, конечно, это похоже на авантюру, могут быть осложнения. Но на предстоящем съезде делегаций в Будапеште народные представители пожелают озарить розовым светом закат дней своего маститого императора. Скажите прямо, возможна ли война?

Извольский ответил:

– Поднятие этого вопроса крайне нежелательно. Но войны из-за него мы не объявим, а потребуем соответствующей компенсации: признать независимость Болгарии, уступки в пользу Черногории, выход Сербии к Адриатическому морю и разрешение вопроса о Проливах в желательном для России смысле.

Эренталь поспешил согласиться. Главного он достиг: Россия не собиралась воевать, его руки были развязаны.

По-видимому, Извольский считал, что все эти перемены будут приняты на международной конференции, но просчитался: Эренталь уже 24 сентября объявил на съезде делегаций об аннексии Боснии и Герцеговины, одновременно князь Фердинанд провозгласил полную независимость Болгарии и принял титул царя. Последствия самонадеянности Извольского были налицо. Без каких бы то ни было переговоров, без соблюдения интересов России Австро-Венгрия делала решительный шаг к расширению влияния на Балканах.

В России были возмущены. Началась кампания протеста, осуждения действий правительства, призывов бороться с аннексией. «Вестник Европы» писал о том, что «вырвать эти области из австрийских рук можно было бы теперь, как и раньше, не иначе как путем победоносной войны». Неожиданно должны были вступать в силу все европейские союзы.

Франция и Англия не одобряли нарушение Берлинского трактата и поддержали русские заявления о необходимости международной конференции. При этом Англия была против компенсации, на которую уповал Извольский, – на свободное плавание через Проливы.

Германия же твердо встала на сторону Вены.

Что получалось? С одной стороны – Россия и Франция, с другой – Австро-Венгрия и Германия. И в отдалении – пекущаяся о своих интересах и не желающая связывать себе руки «владычица морей».

Такой же расклад сил был и в 1914 году. Весной 1909 года Босния и Герцеговина были аннексированы. Столыпин сделал все, чтобы избежать войны.

«Пока я у власти, я сделаю все, что в силах человеческих, чтобы не допустить Россию до войны, пока не осуществлена целиком программа, дающая ей внутреннее оздоровление. Не можем мы меряться с внешним врагом, пока не уничтожены злейшие внутренние враги величия России – эсеры. Пока же не будет проведена полностью аграрная реформа, они будут иметь силу, пока они существуют, они никогда не упустят ни одного удобного случая для уничтожения нашей Родины, а чем же могут быть созданы более благоприятные условия для смуты, чем не войной?»

Прагматизмом веет от этих слов. «Никакой жертвы!» – как будто призывает Реформатор вопреки традиции.

Вспомним другой подход, когда генерал Скобелев говорил, что Россия единственная страна в мире, позволяющая себе роскошь воевать из чувства сострадания.

«А как же братья-славяне? – вопрошали Столыпина отовсюду, справа и слева. – Неужели мы их бросим на произвол судьбы?»

Но Столыпин не уступал никаким доводам в пользу войны.

Он не обольщался насчет возможных союзников, считал, что во Франции нет ни любви, ни уважения к России, только страх перед Германией толкает ее к военному союзу; Англия видит в России постоянно усиливающегося соперника, поэтому больше всех ненавидит Россию и будет искренне радоваться, если когда-нибудь в России падет монархия, а сама Россия не будет больше великим государством и распадется на целый ряд самостоятельных республик.