Хозяин - Василий Коростелев

Въезжая в хутор, я поздоровался с Костей Рябым, он сегодня в дозоре, правильно Ефимыч сделал: жатва жатвой, а хутор охранять нужно. Кстати, о страде: похоже, в мое отсутствие уже половину урожая сняли, вон сколько скирд по полю наставили. Въезжаю в хутор, собаки, проявив некоторую активность, все ж меня узнали и, помахивая хвостами, разбежались. Заворачиваю Ворона на двор тестя… Тишина… И тут я заблажил… ну что-то в голову стукнуло.

Какого хрена?! Я вернулся живой! А меня никто не встречает. Даже собака дворовая не гавкнула… Вроде посмотрела, отметила своего, ну и ладно… Спят они, что ли? Ну, щас… разбужу. Принял я из фляжки для храбрости, зарядил подствольник автомата…[21]Ну и жахнул в воздух… Вроде салюта…

Смотрю, тесть с пушкой во двор выскакивает, сам встрепанный, волосы торчком, глаза и в темноте красным светятся.

– А?! Што?! Хто здесь?! – охрип бедняга от страха…

– Да зять твой непутевый вернулся, – спокойно так говорю, а самого обида гложет, Настена даже не почуяла, что мужик ее вернулся.

Ну увидел, увидел, расслабился – расплылся в улыбке, обниматься полез, а у меня в душе все равно ком холодный сидит.

– Ну ты даешь, сынок! Щас все хуторские прибегут.

– Ну и что? – слегка пьяно (вот ведь, с ходу зацепило) побормотал я, слюнявя небритую челюсть тестя.

– Ладно, ладно, сынок, ты дома… все хорошо, а Настасья спит, тяжело ей беременность дается, – с ходу понял мое состояние старый. Приобнял так ласково, как дед в детстве. – Пойдем в хату, щас стол накроем, посидим, обскажешь все подробно, а то какие-то чужие приехали, всякие страсти нам рассказывали. Настена аж слегла после этого, не верила все, что ты жив остался.

Тут и теща здороваться полезла. Прям на пороге всего обцеловала-общупала. К Настене в светелку добрался, смотрю – спит… Спит, прямо сон непробудный одолел бабу, ну да это нестрашно, не стоит ее будить. И вот как только увидел ее спящую и по-детски беззащитную, так комок в груди и рассосался, честное слово…

Сидим с тестем, он только подливать успевает, а я лишь сейчас понял, что все время с того момента, когда из дома в Полис выехал, как сжатая пружина был… Ну, отпустило, отпустило сейчас. Уснул я в темной комнате, что жену беспокоить? Пьяный, грязный с дороги, а очнулся под утро… Она гладит меня по отросшей щетине, нежно так, не проснулся бы даже, только родной, теплый запах детского молока и свежей ромашки разбудил меня. Ух ты, моя роднуля! Прижал к себе спросонья, но сразу отстранился… В баню, в баню сначала, смыть всю городскую заразу, а уж потом я до тебя доберусь…

Утро следующего дня. Мы с женой трясемся на телеге, за вчерашний день все уже было обговорено и решено ехать смотреть наше новое место жительства. Дом на хуторе еще не достроен, жить у тестя как-то стеснительно. Надо плотников на строительство нового жилища в Степаново настропалить. Из-за бугра показались крыши домов села. И наполовину убранное поле желтеющей пшеницы открылось в низине за околицей Степанова. Народ трудился, убирая урожай, но что-то мало баб серпили пшеницу, связывая ее в снопы. А мужиков вообще было только двое…

Где, мать их за ногу, остальные работнички? Да, неладно что-то в нашенском болоте. Едем по центральной улице, и у дома бывшего старосты вижу толпу сельчан, посреди которой дед Максим толкает речь, а за углом дома кого-то тихо колошматят. Где староста? Химик долбаный, куда провалился?!

– Так вот я и говорю, пока нам баб не выделят, на соль работать не пойдем, – убеждающе вещал оратор, – дом – это хорошо, а бабы… – и тут дед осекся. Ага, меня увидел, старый пес.

– Так какую тебе бабу выделить, старый пенек? – вкрадчиво спрашиваю у старика.

Дед смутился, часто заморгал, вдарил соплей о землю и, застенчиво размазывая слизь носком сапога, уставился в прибитую землю.

– Так, Степан Василич, – начал он, как будто со мной виделся сегодня не менее трех раз, – мне енти лахудры и даром не нужны, я за опчество страдаю, можна сказать, вместе столька страданий на душу приняли, пообещали нам семь верст до небес, а вышло как? – Старый, ехидно сощурившись, уставился на меня.

– Ну и как, дед, вышло?

– Да никак! Вчерась наши ставили дом для опчества, ну наш молодой Сергунька Конопатый с девкой соседской полюбовно договаривался, а как вечером молодежь хороводится начала, так его местные и начали валять, всего чуть не растерзали, особенно вон тот старался, – и дед показал на тихо постанывающего избиваемого.

А, Щербатый опять в центре внимания.

– Так девка все равно не его, у него своя баба есть, так не-ет, он еще одну на себя хочет… – вещал дед Максим.

– А где же весь народ?

– Так кто его знает. Часть вроде на том конце села накапливаются, у дома нынешнего старосты. Наверное, нас мочить собираются. Дружинники почти все отъехали в сторону топей. Вроде шугали там кого-то. А Юрий с частью людей за солью еще спозаранку подался. Бабы и девки кто в поле, кто по ягоды ушли, – доложил обстановку дед, с тревогой поглядывая на дальний конец села. А там накопившуюся толпу у дома старосты прорвало в нашу сторону. Вон и сам Иван Семенович впереди пылит. Народ с дрекольем и холодным оружием шумно приближался, явно подзуживаемый старостой. Матерная ругань внезапно смолкла. Ага… признали хозяина. Староста мгновенно затерялся в толпе… Шалишь, Иван Семенович, ну-ка, поманил я его пальчиком, и народ, выдавив моего ставленника, отхлынул…

– Все на работы! Хлеб не убрали, а уже баб делят! Николай, чего кузню бросил? Или твою супругу тут делят? Всем разойтись, а завтра я с вами потолкую. А ты куда, Семеныч, стой, голубь, ответка с тебя будет…

Похоже, староста в мое отсутствие решил взять власть в свои руки. Собственно, как я узнал в дальнейшем, так оно и было. А сейчас, недолго думая, я велел собирать ему свои пожитки и уматывать с села, заодно решил свою проблему проживания. Староста сначала умолял оставить его в селе, соглашаясь на любую работу, а потом, когда укладывал пожитки на ручную тележку, угрожать даже начал, мол, еще поквитаемся.

– Слышь, Семеныч, значит, из-за тебя сегодня чуть до массового смертоубийства дело не дошло, а теперь ты угрожаешь МНЕ?

Ну а сам сзади из-за пояса нож потихоньку достаю, вроде чешется у меня в пояснице. Староста только рот в гримасе приоткрыл, так я ему нож прямехонько под дыхалку засадил, да еще и повел вверх и вправо. Семеныч замер на вздохе, выпучил глаза и мешком грохнулся в придорожную пыль.

Жена его застыла вначале у тележки, а потом кинулась к нему, заголосила. Я, молча, развернулся и увидел стоящего с разинутым ртом у крыльца дома деда Максима.

– Вот тебе, дед, и хозяйка сыскалась. Покойничка прикопаете, и веди ее на свое место жительства, да и чтоб с утра вместе с другими бабами в поле была. Вон какие телеса Матрена себе распустила, покойничек-то ее небось в поле не гонял…