Правда о «золотом веке» Екатерины - Андрей Буровский

Даже для коренных обитателей страны, на глазах которых и с участием которых происходил катаклизм, н^ очень понятны его последствия. Они не больше ино? странцев могут увидеть, какие новые силы выходят на арену истории, как выглядит новый расклад сил и какую политическую линию будет проводить каждая из этих экономических и общественных сил.

В Российской империи 1725— 1740 годов нет ни Боярской думы, ни Земских соборов, ни столкновения интересов помещиков и бояр — поскольку ни помещиков, ни бояр, ни «служилых по прибору» и «служилых по Отечеству» больше нет.

Разумеется, так же точно нет и идеальных «регулярных» коллегий и нет обывателей, которые восторженно и «с охотой исполняют» любые предначертания правительства. В сочинениях Вулфа они есть, в реальной России их как–то не возникло; от попыток сделать из них жителей регулярного государства русские люди отбились.

Но если нет ни мечты Петра I, «регулярного государства», ни допетровской Руси… то что же есть? Это не очень понятно даже образованным, даже хорошо информированным людям ни в Петербурге, ни в Париже. Есть, конечно, такие реалии, как Сенат, Кабинет, коллегии, Верховный совет. Но что от них ожидать? Как они должны действовать в том или ином случае?

И тем не менее в 1740 году уже окончательно сложился качественно новый политический расклад, расклад пока невиданных в России сил. И этот расклад властно заявляет о себе.

Все выше поднимает голову дворянство, новое сословие, созданное Петром и все лучше осознающее самое себя как основная сила общества. И у этого сословия есть своя политическая партия, своя вооруженная сила и своя официальная структура — гвардия.

Петр, конечно же, задумал гвардию вовсе не как партию дворянства, а как отряды вернейших янычар, надежнейшей толпой стоящих у трона. Гвардия Петра родилась из потешных полков; само название Преображенского и Семёновского полков прямо происходят от названия сел, каждое из которых должно было кормить «свой» полк. Ему принадлежит фраза, что любому солдату из Преображенского или Семеновского полка он без сомнений доверил бы свою собственную жизнь. Петр лично знал многих гвардейцев, неоднократно пил с ними водку и кофе, вел пространные беседы. Он ходил к гвардейцам в дома, крестил их детей, сидел за столами в гостях, целовал жен и дочек, плясал на свадьбах и шел за гробом, провожая в последний путь старого слугу.

Это, разумеется, никак не могло предотвратить превращение гвардии в авангард всего дворянства, но создало в гвардии своего рода культ личности Петра. Среди всех прочих традиций гвардеец просто обязан был обожать Петра, разделять официальный культ «великого преобразователя». И это тоже становилось фактором политики, тем более что в 1740 году были еще живы многие гвардейцы, хорошо помнившие Петра. Ведь служили гвардейцы бессрочно, и даже те, кому в год смерти Петра было 30—35 лет, в 1740—1741 годах оставались еще в строю.

Включая в гвардию дворян из старинных родов, Петр сознательно окружал себя теми, кто подлежит «перевоспитанию». Как говаривал Гитлер, создавая «трудовые лагеря» для воспитания немецкой молодежи, «вы ещё сами по себе, но ваши дети будут уже мои!».

А включая в число гвардейцев «худородных», наглядно показывал, как хорошо служить государству и какие прекрасные последствия это «может иметь для служащего. Вот, был беглый холоп? А стал потомственным дворянином!

Правительство Анны Ивановны не доверяет гвардии. Гвардия согласилась на незаконное воцарение одной из Ивановн в чаянии конституции. Не получив конституции, русское дворянство настроено оппозиционно, а вслед за ним, естественно, и гвардия. А ведь гвардия — это 4 тысячи вооруженных людей, неплохих профессиональных бойцов, живущих в Петербурге и стоящих на карауле в императорском дворце…

Анна Ивановна очень хотела бы что–то противопоставить гвардейцам… Но не в силах придумать ничего, кроме других гвардейцев же.

Князь Михаил Михайлович Голицын за время командования Украинской армией составил из мелкой местной шляхты шеститысячный корпус ополчения–милиции. Он, конечно же, ни о какой такой гвардии и не думал, но в 1730 году из этой милиции выбрано было 2000 человек и из них составлен гвардейский Измайловский полк — по названию села Измайлово, любимого местопребывания Анны Ивановны. Как видите, даже в этом, казалось бы, полная преемственность от Петра — заводится новый гвардейский полк и называется по одному из подмосковных сел… Но на этом кончается сходство.

Князь Голицын рассчитывал, что ему поручат и выбор офицеров… Но это не ему, а Карлу Густаву Левенвольду, брату Рейнгольда Левенвольда, поручили набрать остальных офицеров «из лифляндцев, эстляндцев и курляндцев и из русских». А шотландец Кейт, перешедший из испанской службы в русскую, назначен подполковником Измайловского полка. Фактически всё в полку делал именно он, а вовсе не К. Г. Левенвольд, то есть получается, был угнетаем временщиками, даром что иноземец.

Желание завести «своих» гвардейцев более чем понятно; ведь

«…почти все правительства, сменявшиеся с смерти Петра I до воцарения Екатерины II, были делом гвардии; с её участием в 37 лет при дворе произошло 5 — 6 переворотов. Петербургская гвардейская казарма являлась соперницей Сената и Верховного тайного совета, преемницей московского Земского собора»

[21, С. 132].

Ну и убогий же преемник, говоря между нами, у Земского собора! Почему это стало возможным?! Как получилось, что гвардия стала такой мощной политической силой?! Да потому, что гвардия стала настоящей партией Дворянства. То есть сами дворяне, скорее всего, не поняли бы такого определения… по крайней мере, многие из них не поняли бы. Дворяне того времени прекрасно знали, что такое партия в карточной игре — скажем, в «фараон» или в экартэ, но вот о политической партии имели самое смутное представление. И все–таки гвардия была партией русского дворянства и силой, вполне способной отстаивать интересы этого сословия.

Гвардия была самой организованной частью дворянства и при необходимости могла стать нешуточной военной силой.

Гвардия была самой образованной частью дворянства, а гвардейцы — самыми культурными и знающими людьми в Российской империи, кроме разве что ученых монахов (ведь светской науки в Российской империи еще нет, и Ломоносов за ней вынужден ехать в Германию).

Гвардейцы лучше всех других дворян представляли себе реалии государственной службы, тонкости политического устройства Российской империи и ее международной политики, династические проблемы и придворные интриги. Каждый гвардеец много раз видел царя вблизи, и если даже не общался с ним, то мог наблюдать и делать выводы. Причем среди гвардейцев всегда были те, кто разговаривал с царем не раз и не два, и говорившие с царем и его ближайшими приближенными жили в. той же казарме и делились с товарищами тем, что узнавали.

В гвардии смешивались все группы дворян — от людей с историческими фамилиями и обширными имениями до простолюдинов, которым еще предстояло выслужить дворянство, и, может быть, только к концу жизни. Здесь, в гвардейской казарме, исчезал наивный снобизм Рюриковичей и «худородные» поднимались до повседневной службы и дружбы с недавними потомками бояр.