Кольца анаконды - Гарри Гаррисон

– Пока что не удалось выяснить. Часть телеграфных линий оборвана, и, как мне сказали, послания пытаются направить обходным путем. Пока же у нас имеется только обрывочное, искаженное донесение – что-то о движении на юг и какое-то упоминание о генерале Борегаре.

– Продолжайте выяснять, загадок я не терплю. В любое время, а уж тем паче в военное. И отмените все посещения на сегодня. Я уже не могу видеть этих претендентов на должности, воплощающих пагубную угрозу моему здоровью.

– А собралась довольно большая толпа. Некоторые ждут с рассвета.

– Я не испытываю к ним сочувствия. Известите их, что дела государственные имеют первостепенную важность. Хотя бы на сей раз.

– Не сделаете ли вы единственное исключение, сэр? Здесь находится английский джентльмен, только что прибывший на борту французского судна.

У него имеются рекомендательные письма от виднейших людей Франции.

– Англичанин, говорите? Вот так загадка, причем весьма интригующая! Как его зовут?

– Мистер Милл, Джон Стюарт Милл. В своей сопроводительной записке он пишет, что располагает сведениями, которые помогут нам в этой войне за свободу Америки.

– Если он английский шпион, то Фокс наверняка с радостью повидается с ним.

– Я сомневаюсь, что он шпион. Рекомендательные письма говорят о нем, как о весьма видном натурфилософе.

Линкольн откинулся на спинку скрипнувшего кресла и вытянул свои длинные ноги.

– Его я приму. В наши дни, полные отчаяния, приходится хвататься за каждую соломинку. Быть может, за разговором мне удастся отвлечься и на время забыть об осаждающих нас бедах. Не ведомо ли хотя бы намеком, каким образом его сведения могут помочь нам?

– Боюсь, нет. Загадка.

– Что ж, давайте разгадаем эту загадку. Пригласите этого джентльмена.

Милл оказался мужчиной среднего возраста, лысеющим и розовощеким, аккуратно одетым и весьма любезным. Представившись, он слегка поклонился и пожал президенту руку. Затем положил две принесенные с собой книги на стол и сел, откинув фалды фрака.

– Мистер Линкольн, – произнес он торжественным, взволнованным голосом. – Я восхищался американским экспериментом много лет. Я с пристальным интересом следил за вашей избирательной системой, за действиями нижней палаты и Сената, за судебной системой и полицией. Конечно, они далеки от идеала, и тем не менее я полагаю, что во многих отношениях у вас единственная свободная страна в мире – единственное демократическое государство. Считаю, что мир видел довольно королей и тиранов и должен ныне отыскать путь к демократии. Теперь же ваше благородное дело оказалось под угрозой, исходящей от моей собственной страны; хотя я не приложил руки к сему прискорбному деянию, но считаю своим долгом все равно попросить прощения. Однако эта трагедия побудила меня к неожиданным действиям, потому-то я и здесь. По смерти моей дорогой супруги мы с дочерью уехали во Францию, ибо я решил удалиться от мира, дабы написать свои книги и ждать часа, когда смогу воссоединиться с ней. Но этому не суждено было сбыться. Необходимость изгнала меня из тишины кабинета обратно на мировую арену. Я здесь, дабы, если позволите, помочь вашей юной демократии и, снова-таки если позволите, помочь направить ее на тропу грядущего процветания.

– Как и вы, я полагаю, что американский эксперимент – последняя, светлая надежда человечества, – кивнул президент. – Вы в самом деле производите впечатление человека вдохновенного, мистер Милл. Но, никоим образом не желая вас обидеть, я все-таки вынужден сказать, что ныне мы больше нуждаемся в людях, умеющих сражаться, нежели в людях мыслящих. Однако прошу вас, не чувствуйте стеснения и расскажите, как вы намерены к этому подойти.

Подавшись вперед, Милл постучал указательным пальцем по книгам.

– Если вы внимательно поищете, то найдете ответ на свой вопрос здесь, в моих «Принципах политической экономии». Небольшой подарок для вас.

– Вы очень добры, – Линкольн подтащил к себе книги через стол и открыл первый том, с улыбкой глядя на страницы, заполненные убористым шрифтом. – Я всегда запоем читал литературу по натур философии. Я весьма восхищен теориями Фрэнсиса Вейланда[11], чьи работы вам наверняка известны. Мистер Вейланд полагает, что труд является источником удовлетворения всех человеческих нужд, труд превыше капитала, капитал возникает как результат труда. Впрочем, я уклонился в сторону. Я с нетерпением жду возможности прочитать ваши книги. Насколько позволит бремя забот военного времени.

Милл с улыбкой приподнял открытую ладонь.

– Первым делом война, господин президент. Отложите их в сторону до более спокойных времен. Вы обнаружите, что мы с Френсисом Вейландом сходимся во мнениях по очень многим вопросам. Если позволите, я вкратце изложу для вас свои чувства и теории в упрощенной форме. Прежде всего, я поддерживаю вашу позицию в данной воине, поскольку воспринимаю ее как борьбу против рабства. Но как англичанин, я держался в стороне от конфликта, полагая, что лично к нему не причастен. Теперь же я считаю, что моя позиция была ошибочной. Я более не могу быть безмолвным зрителем. Агрессия моей страны против вашей является актом исключительно безнравственным, каковому нет прощения.

– Уверяю вас, никто не станет оспаривать вашего мнения.

В дверь быстро постучали, и на пороге появился озабоченный Джон Хей с телеграммой в руках.

– Могу ли я поговорить с вами о… по весьма щепетильному вопросу, господин президент?

– Я подожду за дверью, – сказал Милл, подымаясь. – Можем ли мы продолжить нашу беседу?

– Конечно.

Подождав, пока дверь закроется, Хей передал телеграмму Линкольну.

–Не знаю, что все это значит, сэр, но если это правда, то эти вести гораздо лучше, чем новости из штата Нью-Йорк.

Взяв телеграмму, Линкольн вслух зачитал:

– “Группа офицеров Конфедерации миновала наши позиции согласно условиям перемирия в Йорктауне. Ныне под конвоем направляются в Вашингтон. Делегацию возглавляет генерал Роберт Э. Ли”.

Президент опустил листок, и Хей понял, что еще ни разу в жизни не видел на его лице столь безмерного изумления. Будучи адвокатом, Линкольн научился держать свои эмоции при себе. Люди всегда видели на его лице то выражение, которое он хотел им показать. Всегда – но не на этот раз.

– Вы имеете хотя бы самое смутное представление, что к чему? Да нет, вряд ли. Если выражению вашего лица можно доверять, то вы так же озадачены, как и я. Телеграфируйте тому, кто это послал, и попросите разъяснений. А заодно созовите Кабинет для внеочередного заседания. Это… экстраординарно. А я пока закончу беседу с мистером Миллом. Ступайте и позовите меня, когда кабинет соберется.