Приключения Оги Марча - Сол Беллоу

На следующее утро, явившись завтракать в комнату миссис Ренлинг, я оставил дверь открытой.

— Ты что, родился в цыганском шатре? — удивилась она. — Закрой дверь. Ведь я еще лежу. — А когда я неохотно выполнил ее просьбу, она обратила внимание на мою помятую одежду. — После завтрака сразу же ступай к коридорному — пусть отутюжит брюки. Ты, похоже, спал в них. Тебя оправдывает только влюбленность, хотя вчера вечером ты был не очень-то вежлив со мной. Но выглядеть бродяжкой ты не должен.

После завтрака миссис Ренлинг отправилась принимать минеральную ванну, а я спустился в холл. Семейство Фенчел выехало из гостиницы. Тея оставила мне у портье записку: «Эстер все рассказала дяде, и теперь мы едем на несколько дней в Уокешо, а потом на Восток. Вчера ты вел себя глупо. Подумай об этом. Я правда люблю тебя. Ты еще меня увидишь».

Несколько дней я провел в черной меланхолии. «Откуда, — думал я, — у меня эта постоянная уверенность, будто я заслуживаю всего самого лучшего, красивого и радостного, словно какой-нибудь юный граф, рожденный для утонченной жизни и нежной любви, а кости мои сделаны из сладких карамелек?» Пришлось вспомнить — а это редко со мной случалось — о своих корнях, родственниках и обо всем прочем, о чем я никогда не задумывался и не считал чем-то важным, будучи по характеру демократом, державшимся одинаково со всеми — ведь другие ничем не хуже.

А тем временем на меня все больше давило то, что раньше поддерживало. Например это место — «Мерритт», сливки и золото, — теперь лишало меня самообладания: сервис, музыка за ужином, танцы; цветы невероятного размера; всюду роскошь, а в придачу возня с миссис Ренлинг. Я с трудом переносил ее капризы. Даже с погодой не везло — стало прохладнее, и зачастил дождь; я сбегал оттуда, где меня легко могла разыскать и начать терроризировать миссис Ренлинг, и бродил по парку с аттракционами в Силвер-Бич. Укрытые сиденья «чертова колеса» почернели, а я промок до нитки — не спас даже плащ (оставшийся от старых времен, не соответствующий моей новой элегантной одежде). Я сидел в палатке, торгующей хот-догами, вместе с ведущими разных шоу, концессионерами, наперсточниками и ждал окончания водных процедур.

Под конец отдыха пришло письмо от Саймона — он сообщал, что едет в Сент-Джо с подружкой и ему везет с погодой. Когда белый пароход причаливал к пристани, я уже был там. От дождей цвета — зеленый и голубой — выглядели свежее и ярче, а холод отступил. С лиц спускавшихся на берег людей еще не сошла городская усталость, они лишь слегка посвежели после четырехчасового пребывания на воде. Семейства, одинокие мужчины, работающие девушки — обычно вдвоем — несли пляжные принадлежности и летнюю одежду; у некоторых этот груз был невелик, но тем не менее присутствовал. Среди пассажиров имелись здоровые люди и инвалиды — с рождения или в результате несчастного случая. Тяжело ступая, они спускались с парохода, проходили по трапу над кромкой воды и оказывались на залитой солнцем мирной лужайке; ослепительные лучи освещали полные робкой надежды счастливые лица, платья, волосы, брови, соломенные шляпки, груди, мечтающие исторгнуть нервное напряжение и наконец вздохнуть в полную силу; свет озарял вещи, столь же древние, как античные города, и даже еще старше; желания и отказ от них вынашивались в чревах, плечах, ногах со времен Эдема и грехопадения.

Над толпой возвышался мой белокурый и загорелый, похожий на немца брат. Одет он был как спортсмен в день Четвертого июля или разряженный цыган и улыбался щербатым ртом без переднего зуба; двубортный клетчатый пиджак расстегнут, пальцы сжимают ручки чемоданов. Его красота таилась в огоньках голубых глаз, овале щек, в мощной, чувственной шее. Он неуклюже ступал по трапу в туфлях с острыми носами — руки напряжены от веса чемоданов, глаза ищут меня в тени причала. Никогда не выглядел он так хорошо, как в тот день, в солнечном свете, среди толпы, в своей яркой, праздничной одежде. Когда он обнял меня, я радостно ощутил его тело; мы улыбались, гримасничали, хватали друг друга за щеки, чувствуя под пальцами щетину, не в силах разжать объятия.

— Привет, старик!

— Привет, мешок с деньгами!

В этих словах не было желания уязвить, хотя, когда я превзошел его в заработках и чуть ли не купался в роскоши, он стал обращаться со мной с ббльшим уважением.

— Как там дела? Как Мама?

— Сам знаешь… глаза. А так — ничего.

И тут он подтолкнул вперед свою девушку — крупную, темноволосую, по имени Сисси Флекснер. Я помнил ее еще со школы, она жила по соседству. Ее отец, пока не разорился, владел магазином одежды, продавал рабочие комбинезоны, прочные перчатки, теплое белье, галоши и все в таком роде; этот тучный, застенчивый, бледный, молчаливый человек был с головой погружен в заботы о собственном деле. Его дочь отличала своеобразная красота — высокая, крупные, но изящные ноги, крутые бедра; большой рот почти совершенной формы, глаза с тяжелыми веками, восхитительными в их сонной эротичности. Ей приходилось слегка прикрывать их, чтобы дарованное природой богатство не слишком бросалось в глаза, — высокая грудь, округлость бедер и прочие достоинства, нежные и гладкие; такое изобилие может повергнуть в изумление юную девушку, вдруг его обретшую. Сисси смотрела неодобрительно — слишком уж я пялился на нее, но кто бы осудил меня за это? Извиняло меня и то, что она могла вскорости стать моей невесткой: Саймон явно влюблен по уши. Он и так уже вел себя как муж; они висли друг на друге, целовались и миловались, бродя в сиянии воздушной и водной стихий, пока я плавал неподалеку в озере. А выйдя на пляж, Саймон, растерев рельефную волосатую грудь, вытирал ее спину, покрывая поцелуями, от чего я испытывал мгновенную боль в небе, будто сам вдыхал теплый аромат и ощущал нежную поверхность кожи. Сколько блеска она излучала, как роскошна была! Словно королевская шлюха.

Но лично у меня она особого восторга не вызывала. Частично потому, что я был увлечен Эстер. Кроме того, за исключением этой великолепной женской плоти, ей принадлежала лишь сонная медлительность. Может, ее саму изумляла убийственная власть, которой она обладала. Должно быть, это воздействовало на ее мысли, как воздействует любая мощная природная энергия. Таким же образом, повинуясь инстинктам, гризли или тигр пробуждают могучую силу, подчиняющую себе весь организм — до самых полосок и когтей. Но что за радость быть в тисках природы и выполнять заложенную программу поведения? Способность мыслить являлась самым слабым местом у Сисси. А вот хитростью она обладала, несмотря на кажущуюся простоватость.

Лежа на пляже, куда из забегаловок Силвер-Бич доносился резкий запах горчицы и растительного масла, на котором готовили поп-корн, она отвечала Саймону, голоса которого я не слышал, — он лежал за ней в красных шортах:

— Да ну, чушь какая! Конечно, нет. Мура! Сплетни, дорогой! — Ей все доставляло удовольствие. — Я так рада, что ты привез меня сюда. Здесь так чисто. Божественно.

Мне не нравилось, что Саймон тратит на нее много сил — ему приходилось убеждать ее, переубеждать, учить. Почти все, что он предлагал, она отвергала.

— Да ну, не надо. Это уже было. — И тому подобное.