Предатель. Я тебе отомщу - Виктория Ким

— корни, что держат меня крепко, не давая упасть. Любовь с Игорем — река, что течёт спокойно, глубоко, и я плыву по ней, не боясь глубины. Лечение — подарок, что я принимаю с радостью, но не как условие счастья, потому что я уже цела.

Я принимаю себя — не сломанную, не пустую, а живую, настоящую, и эту новую жизнь, что я строю с открытым сердцем, без страха, без прошлого, что больше не имеет надо мной власти.

Эпилог

Боль приходит волнами, острыми, глубокими, но я дышу, сжимаю руку Игоря, и его пальцы, тёплые, сильные, держат меня, как якорь в бурю. Больничная палата белая, свет мягкий, голоса врачей звучат где-то вдали, но я слышу только его — его дыхание, его шепот: «Ты справишься, Насть, я с тобой».

Я замужем за Игорем уже полгода — кольцо на пальце стало частью меня, как его голос, его тепло. Я счастлива, спокойна, даже сейчас, когда тело кричит, а сердце колотится, потому что он рядом, и я знаю, что всё будет хорошо.

— Дыши, родная, ещё немного, — говорит он, и глаза его блестят, тёмные, полные тревоги и любви, и я киваю, сжимаю его руку сильнее, и в этот момент я чувствую — ребёнок идёт, жизнь идёт, и я не боюсь.

Когда всё заканчивается, боль отступает, как волна, что уходит с берега, и я лежу, задыхаясь, мокрая от пота, но живая, более живая, чем когда-либо. Врач говорит что-то, голос её мягкий, но я не слышу слов — только тонкий, дрожащий плач, что режет тишину, и вот она кладёт мне на грудь маленькое тельце, тёплое, трепещущее, как птенец, что только вылупился.

Малыш — наш сын, с крохотными кулачками, что сжимаются у его лица, и сморщенной кожей, красноватой, почти прозрачной. Я смотрю на него, и время замирает — сердце стучит, громко, быстро, но не от страха, а от чуда, что лежит на мне, от жизни, что я держу в руках. Слёзы текут, горячие, быстрые, стекают по щекам, но я смеюсь, тихо, счастливо, звук дрожит в горле, и я не могу остановиться, не хочу. Это не просто ребёнок — это мы, это всё, что я пережила, что привело меня сюда, к этому моменту.

Игорь стоит рядом, его рука всё ещё в моей, пальцы сжаты так, что костяшки побелели, и я чувствую, как он дрожит — не от холода, а от эмоций, что он прячет за спокойствием. Он наклоняется, целует меня в лоб, его губы тёплые, чуть солёные, и дыхание его дрожит, как будто он тоже плачет, но молча, держит это внутри, как всегда держит себя ради меня.

— Сказал бы, что он прекрасен, но какой-то он… сморщенный весь, — говорит он, и голос его низкий, с лёгкой хрипотцой, но в нём шутка, тёплая, знакомая, и я вижу, как уголки его губ дёргаются, выдавая его.

— Игорь! — восклицаю я, и голос мой взлетает, смесь возмущения и смеха, но я не могу сердиться, не сейчас, когда внутри всё поёт.

— Что? Я впервые вижу младенца, отнесись с пониманием, — отвечает он, и пожимает плечами, но глаза его блестят, тёмные, глубокие, и в них столько любви, столько уязвимости, что я не видела раньше.

Он наклоняется снова, целует меня, уже в губы, мягко, но твёрдо, и я чувствую его тепло, его запах — кофе, кожа, что-то родное, что стало моим домом.

— Спасибо, что подарила мне сына, моя хорошая, — шепчет он, и голос его ломается, тихо, почти незаметно, но я слышу, как он сглатывает, как сдерживает слёзы, и это трогает меня глубже, чем слова.

Я киваю, не в силах ответить, горло сжимается, но я улыбаюсь, слёзы всё ещё текут, и я не отрываю глаз от этого чуда, что мы создали вместе.

Игорь садится рядом, кладёт руку мне на плечо, и я чувствую, как его тепло обволакивает меня, как он смотрит на нас — на меня, на сына, — и в его глазах нет ничего, кроме нас. Я смеюсь снова, тихо, сквозь слёзы, и это смех облегчения, радости, что я не знала раньше, радости, что выросла из боли, что я пережила.

Через день палата наполняется голосами — родители приезжают навестить нас. Дверь открывается, и я вижу маму — она улыбается, глаза её блестят, морщинки вокруг них глубже, но мягче, чем раньше. Отец стоит рядом, в чистой рубашке, руки чуть дрожат, но он держится, и я вижу в нём человека, которого почти забыла — не того, что кричал и пил, а того, что качал меня на карусели в детстве.

— Настенька, какой он красивый, — говорит мама, и голос её дрожит, она тянется к ребёнку, но останавливается, смотрит на меня, и я киваю, разрешая. — Как назвала?

— Илюша.

— И имя красивое! Прям как у богатыря!

— Он похож на тебя в детстве, — добавляет отец, и голос его хриплый, но тёплый, и я улыбаюсь, чувствуя, как прошлое, что разделяло нас, уходит, растворяется в этом моменте.

Они изменились к лучшему, как и я, и мы стоим здесь, вместе, не как тени друг друга, а как семья, что нашла себя заново.

Игорь обнимает меня за плечи, и я вижу, как он жмёт руку отцу, как мама гладит его по спине, и понимаю, что он тоже нашёл здесь семью — ту, которой у него не было.

Дома, через неделю, мне приходит смс с незнакомого номера. Открываю его, пальцы почему-то дрожат, и читаю: «Настя, спасибо, что простила меня тогда. Я не заслужила этого, но ты дала мне шанс жить без этого груза. Тимофей растёт хорошим мальчиком — добрым, смышлёным, и я стараюсь, чтобы он не повторил ошибок своего отца. Будь счастлива».

Я стою, держа телефон, и слёзы текут, но я улыбаюсь, потому что её слова — не просто буквы, а точка, что закрывает ту старую главу. Я не держу зла, не держу ничего — она ушла из моей жизни, но оставила след, что больше не болит.

Катя приходит с Соней на руках — малышка тянет ручки к моему сыну, и мы смеёмся, сидим на диване, пьём чай, и я чувствую её тепло, её поддержку, что была со мной с тех дней в офисе. Аня звонит по видеосвязи — лицо её светится, и она кричит: «Насть, я тётя теперь, да?» Мы болтаем, шутим, и я вижу, как они радуются