Чеснок и сапфиры - Рут Рейчл

Вместе мы перечисляем все сладкие блюда вчерашнего вечера, словно дети, вспоминающие лакомства Хеллоуина. Мне понравился фруктовый суп, похожий на фантазии абстракциониста на тему заката — зеленое солнце мороженого с вербеной садилось на грушу, плавающую в темно-красном вине. Приятелю пришелся по вкусу гратин из шоколада — тонкий диск теплого шоколада на хрупкой сахарной вафле. И ему и мне полюбилось крем-брюле с размятой земляникой. Мы были очарованы финалом — блюдом с птифурами, украшенными фантастическими птицами и цветами из сахара.

— Так что же? — спрашивает меня приятель. — Четыре звезды?

— Ужин был великолепен, — признаю я и решительно откидываю одеяло, — но мне все же придется еще туда пойти и посмотреть, может ли «Даниель» удерживать этот уровень.

После пяти посещений становится ясно: ресторан может это делать. Случались и моменты разочарования: пересоленный суп, пятнадцатиминутное ожидание ужина, потерянное бронирование лета. И все же ресторан вдохновляет: просыпаясь утром, хочется вспомнить все до мелочей.

* * *

Благодарю за прекрасный отзыв о ресторане «Даниель», написал Даниель Бул, после того как в газете появилась моя статья. «Нам особенно приятно то, что ваша статья написана в столь необычном стиле».

Другие люди писали примерно в том же ключе. Одна женщина сказала, что это — самая странная рецензия, какую она когда-либо читала. А кто-то поинтересовался, не похищали ли меня инопланетяне. А третий заявил, что здесь я не похожа на саму себя.

Перечитав собственную статью, я поняла, в чем дело: этот отзыв написала не Рут. Это сделала Бренда.

Все в редакции знали историю Эйба.

Моя приятельница Джанет Мэслин, главный кинокритик, рассказала мне ее примерно в то время, когда один знаменитый репортер решил уйти из газеты. Несколько недель он мучился, не зная, как сообщить об этом боссу. Даже ночью ему снились кошмары. Наконец он набрал полную грудь воздуха и прошел в кабинет Эйба Розенталя.

К его удивлению, главный редактор был с ним очень любезен. Эйб казался расстроенным. Эйб пожелал ему всего доброго. Эйб даже сказал, что будет по нему скучать. Почувствовав облегчение, репортер пружинистой походкой направился к двери. Но как только взялся за ручку, Эйб сказал ему вслед:

— Вы помните Джима, того, что ушел из газеты в прошлом году?

— Разумеется, — ответил репортер. — Помшо.

— Вы не знаете, куда он ушел?

— Нет, — ответил репортер. — Не знаю.

— Ну, разумеется! — лучезарно улыбнулся Эйб.

Дверь за репортером закрылась, и редактор нехорошо улыбнулся.

Как мне рассказывали, Эйб отличался безжалостностью. Эйб любил власть. Эйб был нехорошим человеком. Своих подчиненных он расставлял, словно фигуры на шахматной доске, ничуть не считаясь с желаниями людей. Сотрудники уверяли меня чуть ли не в первый день, будто мне очень, очень повезло, что я не застала Эйба Розенталя.

Тем не менее я не могла не чувствовать, что протесты их не слишком искрении. В их рассказах чувствовалась ревность. Они ненавидели его, но в то же время гордились им. Они гордились газетой, которую он создал вместе с Артуром Панчем Сульцбергером.

На смену пришло новое поколение Сульцбергеров, взявшее в руки семейный бизнес. Внешний мир называл его «Пинч», а в отделе новостей сына Панча называли «молодым Артуром». Новый издатель был повышенно чувствительным по отношению к старой гвардии.

Положение ухудшалось. Ушедший два года назад в отставку Джозеф Лиливелд снова приступил к обязанностям главного редактора. Джо был по-настоящему приличным человеком. А из таких приличных людей, как заверили меня коллеги, великих редакторов не получается.

Моя встреча с Эйбом произошла так, как и следовало. Сначала я встретила его на одной коктейльных вечеринок, устраиваемых редакторам по случаю отставки в качестве утешительного приза. Такие мероприятия проводились в единственной гламурной комнате пыльного старого здания.

Чтобы попасть в это помещение, надо было подняться на лифте на верхний этаж. Лифт выплевывал вас в один из тех мрачных коридоров, что каждое утро приветствовал журналистов. Впрочем, этот коридор отличался от остальных. В нем висели портреты всех людей, завоевавших для газеты премию Пулицера. Казалось, они кричат тебе со стены: «Что, черт побери, вы о себе возомнили?! Какое право вы имеете тут ходить?!» Я каждый раз невольно убыстряла шаг, мне хотелось поскорее дойти до лестничного марша в конце коридора. Я почти бежала, пытаясь спастись.

Это была хитроумная стратегия, в цели которой входило излечение зарвавшихся журналистов от излишнего самомнения. Когда вы попадали в комнату наверху, ваша уверенность в себе сильно уменьшалась. Комната довершала ваше унижение.

Это было роскошное двухуровневое помещение — стеклянный атриум, уютное гнездышко в центре Манхэттена. Отсюда сверкающие огни города казались всего лишь украшением, повешенным на стенку. По залу сновали официанты с маленькими круглыми подносами, предлагая закуски и вино в хрустальных фужерах. Вы чувствовали себя незначительным, хотя и привилегированным участником мероприятия, устроенного власть предержащими. Каждый раз, когда меня сюда приглашали, я чувствовала себя счастливицей, вроде Джин Артур в фильме режиссера Стэрджеса о Престоне. Казалось, с небес на меня свалится норковая шуба.

Эйб времени не терял.

— О, — сказал он, когда нас познакомили, и, отступив на два шага назад, взял меня за руку, словно это была несвежая рыба. — Ресторанный критик.

Он произнес эти слова так, словно сам вкус их был ему отвратителен, словно ему хотелось побыстрее их выплюнуть и заесть чем-то приличным. Руку мою он не выпускал, удерживая меня на расстоянии, подыскивал следующие слова.

Из рассказов о нем я составила в своем воображении образ гиганта и немало удивилась, когда в реальности он оказался маленьким человечком в очках, с жидкими волосами, острым крючковатым носом. Выражение лица свидетельствовало о хронической раздражительности. Мне он показался похожим на сварливую сову. Я вспомнила клоуна Пого и его героя, который напыщенно изрекает совершенно неожиданную чушь. Речь Эйба отличалась краткостью.

— Больше всего я горжусь тем, что взял на работу Брайана Миллера, — сказал он, глотая гласные. — Он был очень хорош.

Произнеся это, великий Эйб Розенталь развернулся и пошел прочь, отыскивая новую жертву.

— Брайан каждый раз брал его с собой обедать, — сказала Кэрол, когда на следующий день я передала ей этот разговор. Что ему оставалось делать? Но тебе повезло. У Макса не было желания напрашиваться к вам в гости, — заметила она и, притопнув элегантной зашнурованной туфелькой, прибавила: — Поверь, ты бы поняла, если бы он этого хотел.