Избранные работы по истории культуры - Клайв Стейплз Льюис

в троянском храме. В обоих историях бог Любви невидимо следует за блуждающим, и его стрелы (у Боккаччо это не более чем цветы красноречия) подобающим образом описаны только у Чосера.[442] Пронзенный ими, Сновидец продолжает двигаться вперед, к бутону Розы, однако путь ему преграждает тернистая изгородь; подобным образом, хотя Крессида любезна и отличается «скромностью и строгостью спокойной», ее минутное внимание несколько надменно, когда

Головку наклоня к плечу,

Надменный взор назад она скосила,

Как бы сказав: «Что смотришь? Где хочу,

Там и стою»[443].

В конце концов, когда все стрелы вонзаются в него, Сновидец, слыша, как голос Любви призывает его сдаться, преклоняет колени и, став вассалом Любви, ожидает ее распоряжений; Троил, как и он, восклицает:

Господине!

Тебя я ныне славлю, слаб и мал,

Тебе свой скорбный дух вручаю ныне![444]

В следующем отрывке (который ничем не обязан Боккаччо) он бьет себя в грудь и просит прощения у божества за прежние насмешки[445]. Чосер не воспроизводит распоряжений, которые Любовь отдает Сновидцу, но мы видим, как Троил, по существу, исполняет их, и возвышенные строки, изображающие, как преобразило его служение Любви, пришли не из итальянского оригинала:

Переменился с той поры Троил:

Куда исчезли дерзкие манеры,

Насмешки, спесь? Со всеми стал он мил,

Пред ним иные меркнут кавалеры,

Он щедр, он благороден свыше меры, —

И люд простой и городская знать

Сошлись на том, что принца не узнать[446].

Подобно тому как Сновидец боится пройти сквозь тернистую изгородь, Троил боится поведать Крессиде о своей любви: «То‑то и беда: она моей не будет никогда»[447]. И Сновидца, и троянского принца навещает друг, который рассказывает им, что препятствия, которых они боятся, не столь непреодолимы[448]; играя роль Слабости в сценах с Крессидой,

Пандар играет роль Друга в сценах с Троил ом. А вся цель Пандара на ранних этапах ухаживания — в том, чтобы привести Крессиду в состояние, которое Гильом назвал Приветом. Троил гибнет от любви, говорит он ей, «жизнь ему вернуть одним ты можешь милостивым взором»[449]; и добивается он,

Чтоб с большей ты приязнию, чем ране,

Его встречала — взглядом ли, кивком,

Улыбкой привечала…[450]

Именно благодаря стараниям Пандара Троил встречает Привет, который ждет его за изгородью, готовый вести его внутрь, пред очи Розы[451]; или, говоря языком нашей поэмы, благодаря его стараниям Крессида соглашается прочесть письмо Троила, ответить на него и, в конце концов, встретиться с ним в доме Деифоба. Троил, подобно Сновидцу, благодарен за благосклонный прием, но не вполне удовлетворен:

Страсть в нем вспыхнула с того же дня,

Вобрав надежды сладостной излишек;

Как роща из побегов–коротышек

Взрастает — так, посеянный письмом,

Желаний частый лес разросся в нем[452].

Но цель Привета — пока что — не совсем такая. Он не дерзает позволить Сновидцу сорвать бутон, вручая ему один только лист, что вырос вблизи Розы; просьба же Сновидца о самой Розе вызывает Опасность из ее логова[453]. «Радушный прием», или bettre chere, Крессиды равным образом ограничен: Троил удостоится такого приема, но стоит им с Пандаром «зайти чуть дальше», им нет снисхождения — хотя бы оба умерли за это, добавляет она; ведь Опасность близко и не дремлет[454]. Однако Привет и в одной истории, и в другой находится в очень сложной ситуации. Вскоре он более чем наполовину на неприятельской стороне и объясняет, что сам он, конечно, с радостью позволил бы Сновидцу поцеловать Розу.

Не мне предупреждать тебя, Но не дерзну я, Честь любя; Вновь не дерзну ее обидеть[455].

Bel aceuil Крессиды, сдерживаемый Стыдом и Опасностью, тоже оставляет свои намерения. Когда ее уговаривают побеседовать с Троилом, как только он появится под ее окном, она возражает,

Что это стыд и срам; что есть предел

Подобным вольностям; что не готова

Она для испытания такого.

Любить его, быть может, и не грех —

Но издали! И втайне ото всех[456].

В обеих историях Привету не удается заручиться помощью Жалости[457], тем более — самой Венеры.

Мы должны остерегаться опасности отождествить Крессиду и Привет, что было бы бессмысленным, поскольку она — женщина (то есть «мыслимая субстанция»), а он всего лишь «случайная принадлежность субстанции», то, что женщина иногда чувствует и как себя ведет. Аналог Крессиды — безымянная героиня «Романа», а не какое‑либо из олицетворений, призванных изобразить героиню. Лучше всего поймут Крессиду те, кто достаточно внимательно следовал за Чосером в его преданном изучении этого характера. Всегда находились люди, которым она не нравилась; и по мере того, как все больше женщин берется за изучение английской литературы, она встречает все менее благосклонное к себе отношение. Однако никто из тех, кто не любит ее и не желает «простить сердобольно», не видит ее так, как того хотел бы Чосер. Едва ли нужно доказывать, что она не распутница, тем более — не расчетливая распутница. Только пренебрегая указаниями текста, можно счесть, что Крессида видела насквозь все уловки Пандара и делала вид, будто подчиняется обстоятельствам, а на самом деле уверенно шла к цели, намеченной с самого начала. Чосер отвлекается от своего повествования, чтобы предупредить нас:

Не думайте, что, принца увидав,

Она влюбилась, будто по заказу,

Хотя геройский вид и стойкий нрав

Ее к нему расположили сразу[458].

Он говорит нам, что Крессида пришла в дом к Деифобу «в неведенье» о махинациях Пандара; «доверчиво» входит она в спальню Троила[459]; а когда допускает Троила к себе, то потому, что, услышав столь правдоподобно рассказанную и достойную сострадания историю, «хоть боязлива была вдова», она решила, «что нету в том греха, и впрямь затея уж не так плоха»[460]. Если мы непременно желаем критиковать ее поведение в первой части поэмы, то, с любой (кроме христианской) точки зрения на чистоту, было бы разумнее сказать, что она недостаточно распутна и недостаточно расчетлива; что мы слишком много слышим о ее смущении, ее