Дворец утопленницы - Кристин Мэнган

На берегу она вложила в его ладонь приличную сумму и зашагала прочь. Гондольер что-то кричал ей вслед, весь его гнев испарился. Она не обернулась.

Фрэнки поехала в Рим.

Дожидаясь первого утреннего поезда на выстуженном вокзале, дрожа от чего-то пострашнее холода, она точно знала, что сядет в этот поезд, что не вернется в Лондон, не продолжит жить как прежде. Это невозможно – рано или поздно за ней придут. И она не хотела, чтобы карабинеры явились в ее квартиру, в ее сад, забрали ее на глазах у соседей и Джек. В Риме она всем чужая. Фрэнки купила билет в один конец, зашла в вагон вместе с другими, настолько же ошалелыми пассажирами. По крайней мере, горячечный румянец и беспокойный блеск в глазах не привлекали внимания – лица попутчиков, вместе с которыми поезд уносил ее по мосту на материк, прочь из Венеции, выглядели ничуть не лучше.

Дорогой она задремала, а когда проснулась, Гилли сидела рядом, улыбалась, говорила, что Рим ей непременно понравится. Фрэнки дернулась, очнулась, хватая ртом воздух. Пассажиры бросали на нее встревоженные взгляды. Глаза застилал пот, и она провела ладонью по лицу, а потом заверила попутчиков, что с ней все в порядке, помощь не нужна. Сжимая ручку чемодана, она сошла с поезда. Пересекла здание вокзала Термини, не отрывая глаз от пола. Вышла на улицу и резко остановилась.

Побродив по незнакомым улицам, она выбрала отель в самом центре района Монти, недалеко от Колизея. Консьерж за стойкой с чрезмерным восторгом известил ее, что в здании, построенном много веков назад, некогда размещался женский монастырь, и указал на сохранившиеся с тех времен деревянные балки под потолком. Фрэнки с улыбкой кивнула, притворяясь, будто ей есть до этого дело. Услышав, откуда она приехала, консьерж прищелкнул языком, уточнил, в порядке ли она, в порядке ли Венеция, правда ли все так ужасно, как пишут в газетах. Фрэнки старательно отвечала, делала вид, что находится здесь и сейчас, участвует в разговоре, хотя на самом деле душой и телом была где-то далеко, застряла среди вони разбухших каналов. Консьерж, словно заметив это, посоветовал ей принять горячую ванну и сам распорядился, чтобы ей в номер принесли чай. Его доброта была мучительна.

Лежа в номере, разглядывая деревянные балки, Фрэнки размышляла, нельзя ли и ей навсегда заточить себя в этих стенах. Спрятаться среди них от мира, как делали когда-то монахини.

Будто отвечая на собственный вопрос, она подняла руку и уставилась на красные отметины на коже.

Вскоре Фрэнки стала замечать запах.

Сперва она решила, что Рим, как и Венеция, не может сладить с канализацией. Но позже осознала, что характерный, густой, гнусный дух, в Венеции сопровождавший ее повсюду, здесь ощущается лишь в номере. Стоило выйти за дверь, от него не оставалось и следа. Если же она запиралась внутри и закрывала окна, запах немедленно разливался по комнате, такой тяжелый и плотный, что она едва не давилась, пытаясь вдохнуть. Фрэнки обыскала каждый уголок, пытаясь обнаружить его источник, и пришла к выводу, что дело в ней самой и в маленьком чемоданчике, привезенном из Венеции.

Она спустилась на стойку с охапкой одежды в руках и сдала в стирку все, что у нее было, не заботясь о круглой сумме, в которую это обойдется. Консьерж кивнул, забрал вещи и пообещал вернуть их тем же вечером. Если он и учуял запах, то, на удивление, не подал виду.

Выйдя из отеля, Фрэнки с облегчением глотнула свежего воздуха.

Постояла у фонтана Треви, разглядывая монетки, посверкивающие со дна, наблюдая за редкими туристами, которые, не испугавшись холода, загадывали желания и швыряли мелочь в воду. Добравшись до храма, где убили Цезаря, она попыталась припомнить, сколько раз его ударили кинжалами, – двадцать три, вот сколько. Фрэнки переходила от одного музея или памятника к следующему, сворачивала с одной мощенной булыжником улицы на другую, толком не разбирая дороги, моментально забывая, где была и что видела. Все казалось иллюзорным. Будто ее настоящая жизнь, самая ее суть так и остались в Венеции, а здесь маячила всего лишь тень, неспособная осознать, что ее окружает.

Наткнувшись на англоязычную экскурсию, она остановилась послушать. Гид объяснял толпившимся вокруг туристам, что исторические эпохи в Риме веками наслаивались друг на друга и поэтому все здесь многогранно, многолико. Сами улицы служат тому подтверждением: копни на несколько ярдов – и под современной булыжной мостовой обнаружится средневековая дорога. Даже здания не так просты, как кажется на первый взгляд, за архитектурой эпохи барокко или Возрождения нередко скрываются более ранние постройки. Туристы пришли в восторг, Фрэнки же неприятно поразило такое притворство. Она поспешила прочь, глядя под ноги, гадая, в каком веке сейчас звучат ее шаги.

Не обращая внимания на боль в ногах, за день проделавших немало миль и преодолевших немало крутых подъемов, она все шла и шла, но вдруг ее внимание привлек странный шум. Сперва она решила, что это галлюцинация, что слух обманывает ее, терзает почем зря, но, шагая все дальше, с одной улицы на другую, от одной площади к другой, поняла, что ей не мерещится – ее и впрямь всюду преследовало журчание воды. Блуждая по кривым улочкам Монти, то в горку, то под горку, и вечно оказываясь не там, куда ей было нужно, Фрэнки наконец обнаружила источник звука. Вода лилась из назоне, римского питьевого фонтанчика, – вроде венецианской фонтанеллы, с той только разницей, что фонтанеллы не были включены постоянно, – бежала по мостовой и стекала сквозь решетки в канализацию.

Когда она подошла ближе, у фонтанчика остановилась старушка. Фрэнки понимала, что бессовестно пялится, но не могла отвести глаз. Заметив ее, старушка указала на кран, но не туда, откуда лилась вода, а чуть выше, на небольшое отверстие у основания. Она закрыла кран пальцем, из отверстия брызнула тонкая струйка, и старушка, наклонившись, долго пила. Затем протянула руку, ухватила Фрэнки за запястье и привлекла к себе.

Фрэнки попыталась вырваться, не обидев старушку. Толком не зная почему, понимая, что на то нет никаких разумных оснований, она жутко боялась подходить ближе, словно холодной водой из фонтанчика можно было обвариться. Когда цепкие пальцы задели рану на предплечье, она вскрикнула от боли. Старушка отпрянула и разразилась сердитой тирадой, в которой не было и следа прежнего добродушия. Фрэнки стряхнула ее руку. Ей казалось, что люди смотрят, сверлят ее осуждающими взглядами, и, пожалуй, заслуженно – вела она себя более чем странно, но ничего не могла с собой поделать, ей не терпелось отойти подальше от проклятого назоне, от воды. Резко развернувшись, она едва ли не бегом бросилась прочь, с каждым шагом все отчетливее различая фоновый шум, которого не должно быть в городе, окруженном сушей, – будто вода нарочно преследовала ее, сводила с ума.

До отеля она добралась разбитой, перед глазами все плыло.

Хотя одежду уже выстирали и сложили аккуратной стопкой в изножье кровати, в номере стояла все та же удушливая вонь.

Фрэнки дождалась ночи, прежде чем снова выйти на улицу. Собирая вещи в охапку, – на секунду кольнуло сожаление, до того все было безупречно отглажено – она опять уловила тошнотворный запах, выдававший ее с потрохами, и с омерзением отвернулась. Весь свой гардероб, распространявший нестерпимую вонь венецианских каналов, она швырнула в один из мусорных баков, что стояли вдоль дороги, а затем вернулась в номер.