Окрась это в черное - Нэнси Коллинз

Ветер набирал силу, свежел. Морган придвинулся к распростертому телу Сони. Когда он потянулся к ее горлу, раздался громкий треск, запахло озоном, сверкнула черная молния. Морган отдернул руку, зарычав от боли. Пальцы правой руки воняли горелой свининой. Он забыл это чертово серебряное распятие, которое сам ей подарил! Выругавшись себе под нос, он вытащил пистолет из внутреннего кармана своей пелерины. Обычно ему не нужны были такие грубые орудия разрушения – он убивал либо собственным разумом, либо чужими руками. Но Соня – это очень особый случай.

Он наклонил ствол, метя ей в голову.

Очень жаль, что все так выходит. Она могла бы ему обеспечить столетия – если не тысячи лет – интереснейших дуэлей. Но она слишком опасна – это он ей сам сказал. Она отказывается играть по правилам. Для нее месть – это больше, чем игра, чтобы заполнить время. Она поклялась уничтожить его, и сделает это, рано или поздно. Но что еще хуже – она соблазняет его. Соблазняет любить. Любить – это значит быть слабым, а быть слабым – значит быть рабом. Этого Морган не допустит никогда. Никогда.

– Прощай, моя совершенная любовь, – шепнул он и спустил курок.

* * *

Соня запихнула кишки обратно и запахнула дыру в теле, постаравшись не оторвать печень или селезенку. А потом пнула Другую ногой в рот, рассыпав фонтан зубов-камешков.

(Я тебя терпела, сколько мала! Мне надоел твой вонючий голос, каждый день ты у меня в голове скрипела! Ты все мне испортила! Все! И теперь ты за это заплатишь, наконец!)

Другая утерла кровь и криво ухмыльнулась.

(Дурой ты была, дурой и осталась. А мне, думаешь, приятно было нянчиться с такой чистюлей-белоручкой? Всегда так она себя жалеет, такая она несчастная, оттого что стала таким нехорошим чудовищем! Давай, бей меня как хочешь! Руками бей, ногами, ни хрена не выйдет! Ты же пыталась уморить меня голодом – помнишь, лапонька? И тоже хрен вышло. Допри ты, наконец, дурочка – я здесь, и никак тебе меня не сбагрить!)

Ледяное поле содрогнулось, будто началось землетрясение. Соня и Другая переглянулись.

(Это ты, что ли?)

(Ни хрена не я!)

Раздался треск, будто гигантский сельдерей разломили пополам, и между Соней и Другой открылась трещина. Поднялся рев, луна в небе развалилась на тысячу сверкающих кусков. Еще сильнее содрогнулась земля, и пропасть развернулась вширь, утащив Другую во тьму.

* * *

Небо над «Эмпайр-Стейт-Билдинг» показалось бы странным даже случайному прохожему. Кипящие над его вершиной облака напоминали клубы чернил, выпущенные испуганным осьминогом. Но ни одна из ближних служб погоды не обнаружила признаки возмущения на своих радарах. И потому никто не мог объяснить внезапный треск молнии, потрясший все окна в городе в десять минут первого. И этот таинственный гром встряхнул не только окна. Раскололась мембрана здравого смысла, не дающая Нью-Йорку отгрызть себе ногу, подобно койоту в капкане. Потом, вежливо говоря, ад сорвался с цепи.

* * *

Синди вышла из кухни, оставляя за собой след мыльной воды. В руке у нее был зажат мясницкий нож. Сэм все еще смотрел телевизор, спиной к ней. Синди видела лишь одно – ямку у него на шее. Все остальное будто перестало существовать. Если прищуриться, то видна еще и пунктирная линия поперек ямки.

Эрнест Тримуй услышал крики за окном и подошел посмотреть. На улицах вокруг Таймс-сквер криком никого не удивишь, но сама громкость, плюс звуки гнущихся бамперов и битого стекла заставляли подумать, что тут нечто большее, нежели обычная свара проституток за территорию. В тот момент, когда Тримуй выглянул, таксист заехал на тротуар и вмазался в толпу пешеходов. Водитель скорчился над баранкой, ухмыляясь как ошалелый, когда машина раскидывала драгдилеров, проституток, трансвеститов и туристов. Второе такси влетело в машину с джерсийскими номерами. Водители выскочили и стали дубасить друг друга по голове и по яйцам, вопя как дикие звери. Собралась толпа – слишком широкие глаза, слишком пустые лица, чтобы это были люди. Таксист сгреб джерсийца и пробил его головой ветровое стекло. Когда таксист отступил и с рук его сыпалась стеклянная крошка пополам с каплями крови, из воздуха прилетел «коктейль Молотова» и плюхнулся на стенку ближайшего киоска, поливая толпу горящим бензином. Воздух наполнился воплями и руганью, запахом горелых волос и поджаренного мяса.

Эрнесту Тримую хватило. Он пошел к чулану, где хранил винтовку. Наступает Конец Света, и пора Избранным постоять за Правое Дело. Он начал с трансвеститов – они ему больше других досаждали. Взял на прицел одного – того, который ему месяца полтора назад разрешил отсосать и содрал за это двадцатку. Эрнест тогда сразу же пожалел, едва это сделал. А хуже всего – этот пидор его запомнил и каждый раз, когда встречал, здоровался. Пристрелив гада, Эрнест завопил. И вопил дальше при каждом выстреле. Вопил, убивая всех и каждого – сам не зная почему. Он убивал грешников, но будто частично и самого себя. Когда трансвеститы кончились, он стал убивать черных.

* * *

Родриго больше не плакал. Телевизор был по-прежнему включен на полную громкость, но Иоланда его не слышала. За соседней дверью стоял дикий шум – вроде домашней свары. Кого-то лупили и таскали. Такие вещи тут часто бывают, и Иоланда решила, что пора нести мусор на помойку. Бросила в мешок пустую банку из-под равиоли и грязный подгузник. Утоптала ногой, чтобы освободить место. Ручка Родриго высунулась; пальцы уже начали коченеть. Иоланда сказала себе, что это просто кукла. Всего-навсего кукла.

* * *

Отец Игнатий перебрал четки и возблагодарил Господа, что видение кончилось. Только молитвенные четки были обмотаны вокруг шеи старого причетника, который напоминал ему мать. Исповедальню заполнил звериный запах.

* * *

На улицы выплеснулось безумие, сдерживаемое и гноящееся годами, если не поколениями. Пешеходы выбивали ногами миски для подаяния у нищих и били их в почки, когда попрошайки пытались собирать рассыпанную мелочь. Пожарники с топорами набрасывались на всех, кто пытался тушить полыхающие пожарные участки.

Полисмены стреляли в упор слезоточивым газом в лица бунтарей, наполнивших улицы, а другие полисмены вламывались в толпу, размахивая дубинками и выхватывая пистолеты. Почти сразу исчезла разница между хулиганами и полицией, и полисмены с дубинками начали колошматить друг друга наравне с взбунтовавшимся населением.

Упряжные лошади в Сентрал-Парке бешено ржали, вздымаясь на дыбы, пытаясь выпрыгнуть из упряжи, а из парка валила толпа бездомных, вооруженных палками, камнями и голодом.

Звенели витрины магазинов Пятой авеню, и грабители вламывались в окна, расхватывая товар. Официанты и уборщики пятизвездочных ресторанов обливали посетителей спиртом и поджигали, превращая их в ромовые пудинги. Сестры отделения новорожденных бросались от инкубатора к инкубатору, отключая системы жизнеобеспечения. Хасиды с вытаращенными глазами взывали к Мессии и швырялись шлакоблоками с крыш своих домов. Тысячи нелегальных иммигрантов залили узкие улицы Чайнатауна, поджигая кондитерские.