Женщина из Пятого округа - Дуглас Кеннеди

Несколькими часами позже, уже на ночном дежурстве меня пронзила мысль: залечь на дно будет задачей не из легких, особенно в таком квартале, как этот, где все друг друга знают, и при такой работе, как у меня, где точно не станут терпеть несанкционированные прогул. Внутренний голос подсказывал мне, что самое лучшее вернуться в chambre de bonne, собрать пожитки (этот процесс займет не больше десяти минут) и раствориться в ночи. Но вставал вопрос: а что дальше? Я знал и то, что своим бегством жестоко разочарую Маргит. В тот вечер — после того как я исповедовался перед ней — она возобновила разговор о моей только-что возникшей проблеме.

— Для всех было бы проще, если бы Омар просто исчез… прежде чем муж этой барменши вернется домой.

— Конечно, это был бы выход. Но… ему некуда исчезать. Насколько мне известно, в Турции у него нет семьи, да у него вообще ничего нет, кроме работы и убогой chambre de bonne. К тому же он здесь вполне легально. Даже размахивал передо мной своим французским паспортом.

— Жаль, если так. Будь он нелегалом, ты бы легко мог перевести стрелки на него. Один телефонный звонок иммиграционную службу…

— Но и он мог бы стукнуть на меня. В конце концов здесь работаю без carte de sejour.[136]

— Но ведь и твоей работы официально не существует, не так ли? Поэтому ты вне поля зрения. Как бы то ни было, если бы пришлось выбирать между версиями, представленными образованным американцем, с одной стороны, и неграмотным грязным турком — с другой, кому, как ты думаешь, поверят в первую очередь?

— Полагаю, у расизма есть свои преимущества.

— Вот именно. И ты такой же расист, как и копы.

— Или как ты.

— Ты прав. Но помни: такие, как Омар, с удовольствием нагадят на других. Золтан всегда говорил: «Никогда не доверяй другим иммигрантам. Они втайне желают тебе неудачи, чтобы убедить себя в том, что кому-то живется хуже, чем им». Поэтому да, Омар сдаст тебя, в этом можно не сомневаться. И это означает, что тебе следует сейчас же идти домой, паковать свои вещи и бежать с де Паради. Но, если ты это сделаешь…

— Я снова окажусь в бегах.

— Как после самоубийства твоей подруги… хотя тебя и нельзя винить в ее смерти.

— Я всегда буду считать себя виновным в том, что произошло.

— И продолжать себя ненавидеть. Но это твое дело. Кстати, ты не закончил свой рассказ, Гарри. Давай… расскажи мне про самоубийство.

Маргит налила мне еще стакан виски. Я выпил его залпом. Хотя я уже успел осушить полбутылки, хмель меня не брал.

— Сначала я должен рассказать тебе историю с абортом, — начал я.

— Твоя подруга была вынуждена сделать аборт?

— Нет. Было заявлено, что я пытался уговорить ее на аборт… что для меня, безусловно, было новостью. В тот день, когда я проснулся в доме Дугласа и обнаружил, что меня пасут репортеры, как будто все демоны разом вышли из преисподней. К шести вечера по всему Огайо уже разошлась новость дня: преподаватель пытается склонить студентку-первокурсницу к аборту после любовной связи… Ты пойми, я никогда — никогда! — не говорил с Шелли об аборте. Я вообще не знал, что Шелли беременна. На самом деле мне это казалось абсолютно невозможным, ведь я пользовался презервативом.

— Так откуда же взялась эта фантастическая история о том, что ты пытался уговорить ее на аборт?

— Шелли вела дневник с тех пор, как мы начали встречаться. Когда разразился весь этот скандал, надзирательница ее общежития — эдакая ходячая добродетель, ревностная христианка — провела обыск в комнате, нашла дневник и передала его декану факультета. Как оказалось, страницы дневника пестрели романтическим бредом: о том, что я любовь всей ее жизни… о моем отношении к ней — якобы я уверял Шелли в том, что никогда и ни к кому не испытывал столь страстных чувств… я не говорил этого! Еще она писала, что я обещал оставить жену и дочь, чтобы жениться на ней, — еще одна глупая выдумка. Самое ужасное, что Шелли воспроизвела, причем в мельчайших деталях, наше единственное свидание в мотеле Толедо. Именно за это и ухватились газетчики, когда содержание дневника просочилось прессу…

— Стараниями Робсона?

— Да, как я узнал позже. Пресса с восторгом муссировала описание нашего вечера любви — так дословно назвала его Шелли, — но настоящее безумие вызвали ее откровения о том, что она хочет стать матерью моего ребенка. После того как я решил порвать наши отношения воображение бедной девочки явно приобрело болезненный характер. В ее дневнике появились записи: «Как он мог так поступить со мной, зная, что я беременна?» Или: «Я хочу только одного: родить нашего ребенка, но Гарри говорит, что никогда не позволит этого». А потом появились и предвестники трагической развязки: «Сегодня я поучила результаты теста на беременность. Я буду мамой! Я помчалась в офис Гарри, чтобы сообщить ему радостную новость. Но его реакция была ужасной: ребенок должен умереть. Он схватил трубку телефона и позвонил в клинику абортов в Кливленде, попросив о приеме через три дня. Но я ни за что не дам убить нашего ребенка!» Маргит, клянусь тебе, между нами никогда не было подобных разговоров. Это был чистый вымысел с ее стороны…

— И именно в нем декан увидел Божий промысел.

— Не только декан, но и газетчики. Моя история играла им на руку: «прогрессивный профессор» соблазняет студентку, а потом, настаивает на «убийстве их ребенка». Это было подано как пример полной распущенности так называемой либеральной элиты… а Шелли представили героиней, спасающей жизнь своего неродившегося малыша. У моего дома выставили посты все телеканалы Огайо, жену и дочь, стоило им выйти на улицу, атаковала пресса. Один из журналистов спросил Меган: «Что ты думаешь об отце, который завел подружку всего на три года старше тебя?» Она расплакалась, а мне захотелось убить этого ублюдка. Показали также интервью с каким-то скользким адвокатом, который представлял интересы отца Шелли — отставного военного моряка, которого она ненавидела. Так вот, этот адвокат прямо на камеру заявил, что от имени своего клиента подает иск на сто миллионов долларов колледжу, обвиняя его руководство в том, что разрешили такому дегенерату, как я, преподавательскую деятельность. Потом еще было интервью с Робсоном. Нацепив маску скорби, он вещал о том, как это ужасно, что «бедная девушка» оказалась жертвой такого человека, как я; в заключение он обещал лично проследить за тем, чтобы ноги моей больше не было ни в одном учебном заведении Америки.

— А где была Шелли все это время?

— Родители забрали ее домой, в Цинциннати, где полностью оградили от контактов с прессой.

— А тем временем…

— Я оставался в доме Дугласа, игнорируя настойчивые стуки в дверь и телефонные звонки. Но по электронной почте я все-таки отправил заявление для прессы, в котором категорически отвергал тот факт, что когда-либо требовал аборта, тем более, что Шелли никогда не говорила мне о своей беременности. И поскольку у нас был защищенный секс… Мое послание спровоцировало новый поток бешенства. На следующий день телевизионщики таки подловили Шелли и ее семью по дороге в церковь. Бедную девочку стали забрасывать вопросами: «Вы солгали о том, что беременны? Вы все это выдумали?» Мне было больно видеть это… Шелли выглядела как загнанный олень в свете прожекторов. В тот же день адвокат их семьи сделал заявление, представив меня еще более жутким монстром. Он назвал меня очернителем… и обещал в течение сорока восьми часов предъявить заключение врачей о беременности. В разгар этого безумия Дуг был просто на высоте. Он выступал перед прессой от моего имени, сдерживал атаки репортеров, отвечал на все телефонные звонки… Но один звонок он все-таки пропустил… Вернее, я сам захотел поговорить. Сразу после того, как адвокат с телеэкрана обозвал меня чудовищем, позвонила моя дочь, Меган. Должно быть, она выведала номер Дуга у Сьюзан, а та в свою очередь узнала, где я скрываюсь, от Робсона. Как бы то ни было, взяв трубку, я начал нести какую-то чушь: «Меган, дорогая, я знаю, что все это ужасно. И знаю, что ты должна ненавидеть меня. Но я просто хочу, чтобы ты знала…» Она прервала меня со слезами в голосе: «Я больше не хочу тебя знать» — и повесила трубку. Естественно, я сразу же перезвонил. Трубку сняла Сьюзан; совершенно спокойным голосом она сказала: «Ты больше никогда не увидишь и не услышишь свою дочь». И добавила: «Я бы на твоем месте покончила с собой». Но вместо меня это сделала Шелли. Той же ночью, пока все спали, она выбралась из родительского дома. Через два часа девочка спрыгнула с эстакады в миле от дома, где они жили. Она упала прямо на полосу движения перед грузовиком. Копы сказали, что кто-то видел, как она несколько минут стояла у перил, прежде чем спрыгнуть. Это навело их на мысль о том, что она ждала приближения большегрузной машины…