Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 27. Михаил Мишин - Михаил Мишин
Шрифт:
Интервал:
— Здравствуйте, Миша, — говорит знакомая кассирша. — Два сорок.
— Здравствуйте, — говорю я, беру сдачу и выхожу на улицу.
1981
Счастливый
— Да плюнь ты! — говорю я ему. — Плюнь!
Я беру бутылку и разливаю.
— Давай! — Я киваю ему, и мы выпиваем не чокаясь.
Мы сидим в кафе и пьем «Гурджаани»
Сколько времени прошло с нашей последней встречи, не помню. Может, год, а может, два. Это не имеет значения. Потому что и прошлый раз, и позапрошлый мы так же сидели здесь, в этом кафе, и раньше, когда тут еще не было кафе, а была обыкновенная столовая. Мы сидели друг против друга, и я разливал водку, или портвейн, или не помню уж, что, и так же говорил ему:
— Да плюнь, старик, плюнь!
…Лет десять назад. Мы сидим в столовой. Вокруг едят, разговаривают, разливают под столиками. Он держит в руках книгу.
— Понимаешь, — застенчиво говорит он, — она сказала, что не знать про импрессионистов стыдно. Вот, я купил…
Я беру у него книгу, листаю.
— Старик, она права, — говорю я. — Импрессионистов, старик, надо знать…
С моей стороны это чистой воды лицемерие. Все, что я знаю сам про импрессионистов, — это что там были два художника, с одинаковыми фамилиями, только один через «а», а другой — через «о». Кроме того, Ван-Гог отрезал себе ухо — про это я тоже слышал…
— Ну вот, — обрадованно говорит он. — И она так сказала…
И теперь, ясно, он возьмется за живопись. Он будет читать книги, ходить в музеи и посещать лекции. Через месяц он уже сможет писать диссертацию об импрессионизме, а заодно о кубизме, о передвижниках и наскальных рисунках.
Над ним все издевались еще в институте. Все, кроме нее. А она на него вообще не реагировала. Никак.
Сначала я тоже над ним подсмеивался. А потом он стал со мной всем этим делиться. И я стал советовать ему плюнуть.
Проходит несколько лет. Мы уже закончили институт, распределились. И мы снова сидим с ним за тем же столиком. На небелоснежной скатерти стоит полупустая бутылка. Я разливаю и говорю:
— Старик, это уже просто смешно. Сколько можно? Плюнь! Пора!
— Я ей письмо послал, — говорит он.
— Ну? — спрашиваю я.
— Не ответила, — говорит он и пожимает плечами.
— Может, не получила? — говорю я умную вещь.
— Получила, — серьезно говорит он.
— Слушай, старик, — энергично говорю я. — Пора с этим кончать. Что такое, черт подери? Езжай на юг! Море, солнце! Кипарисы, абрикосы!
Я наливаю, мы пьем. Я чувствую себя стреляным воробьем. И действительно, рядом с ним…
— Я все понимаю, — говорит он. — Идиотство, конечно..
— Вот-вот! — подхватываю я. — Идиотство! В наше время… Чтоб свет клином… Чтоб столько лет… Вот я, например…
— Ты — другое дело, — говорит он.
Он прав. Я — другое дело. Говорят, у меня в глазах есть что-то такое… Что-то такое в глазах, и еще волосы с проседью. В общем, я-то могу позволить себе плюнуть…
Еще год или два. Место действия — то же. Стучат ложки, звенят рюмки, шаркают между столиками официантки. За пыльными окнами — улица. Он смотрит в окно и говорит:
— Она замуж выходит.
«Слава богу», — думаю я.
— Он какой-то военный. Вроде, моряк…
«За тех, кто в море», — хочется мне сказать, но я говорю:
— Старик, поверь, это к лучшему. Tы, наконец, посмотришь вокруг и увидишь, как прекрасен этот мир, понял? Смотри, какие девочки пошли! Понял? Все, старик! Встряхнись!
— Да, — откликается он. — Наверное, так лучше.
— Давай! — говорю я, и мы пьем.
— А как Лиля? — спрашивает вдруг он.
Я не сразу вспоминаю, что прошлый раз, когда мы встретились, со мной была девушка Лиля из консерватории. Это был период, когда выяснилось, что Шуман, Шуберт и Шопен были совершенно разными людьми.
— Нормально, — говорю я. — Давно не видел.
Мы допиваем остатки вина, выходим на улицу.
— Пока, — говорит он.
— Звони, — отвечаю я.
И мы расходимся.
Время идет, седины у меня прибавляется. Следовательно, чего-то такого во мне все больше…
Мама, правда, волнуется, говорит, что в моем возрасте уже пора иметь нормальную семью. Я хороший сын. Я попробовал иметь семью, она оказалась нормальной — просуществовала четыре месяца.
Про него я узнаю через общих знакомых. Он вроде тоже женился. Потом вроде тоже развелся. Потом вроде куда-то уезжал. Потом вроде вернулся.
Вернулся он не вроде, а точно, потому что мы сталкиваемся с ним у входа в эту самую столовую, только она теперь уже не столовая, а кафе.
— Ну вот, — говорит. — Вот такие дела.
А дела такие, что уезжал он куда-то на Север. А уезжал он потому, что ее мужа перевели на Север, и, ясно, его тоже потянуло к полюсу.
— Вы виделись? — спрашиваю я.
Он не отвечает. Подходит официантка, я заказываю бутылку «Гурджаани».
— А я женат был, — говорит он. — Не слышал?
— Слышал, — говорю я.
— Вот такие делишки, — говорит он и замолкает.
Официантка приносит бутылку, ставит на столик.
— Ну, давай, — говорю я.
— А знаешь, — говорит он вдруг. — У нее девочка. Большая уже.
И он смотрит на улицу.
Я беру бутылку, наполняю бокалы и снова, снова хочу сказать ему привычное «Плюнь!». Но в этот момент он поворачивается, и мы встречаемся взглядами. И в его глазах я вижу что-то такое, что трудно объяснить, а можно только почувствовать. И я это чувствую. И еще я чувствую против него раздражение, злость и обиду и не могу себе признаться — отчего. Не могу, потому что в зависти — не признаются.
И поэтому я ничего не говорю ему, а пью молча.
1981
Для тех, кто любит кино
Как получилось. Он из кино вышел — два часа, кстати, на муру убил, — перешел через проспект и возле «Союзпечати» остановился на минуту — посмотреть, чего там интересного, и вдруг: «Подожди, я папирос куплю». Обернулся — точно. Тот. С каким-то мужиком, которому он и сказал это: «Подожди, папирос куплю». И мимо него, стоящего возле «Союзпечати», в магазин вошел. Не заметил. А он сразу узнал — по голосу: «папирос купить» — такое «р» характерное, не спутаешь. И глаза те же — медленные такие глаза, и особенно…
…особенно, что Тот был так спокоен, таким спокойным, медленным взглядом посмотрел на него, когда он с ней проходил мимо, а сам
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!