Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - Жорж Ленотр

«Это была, — говорит он, — скверная каморка, нищенски обставленная, на четвертом этаже убогого грязного дома. Подниматься в нее приходилось по такой темной и шаткой лестнице, что нужна была известная решимость, чтобы идти по ней ночью. Но мне это было безразлично, так как я не выходил из своей комнаты. Повторяю, меблировка ее вполне соответствовала отвратительному виду всей гостиницы. Главное убранство ее представляла старая кровать с зеленой саржевой занавеской, выцветшей и запыленной. Она раскрывалась по-старинному, скользя по железному пруту, а на день ее привязывали к двум тонким, изъеденным червями столбикам такими же саржевыми полосками. Это имело жалкую претензию на элегантность. Рядом стоял маленький еловый столик довольно грубой работы, на котором виднелось несколько больших чернильных пятен. Вероятно, эти капли чернил упали с пера Шарлотты Корде, так как невозможно предположить, чтобы какой-нибудь другой грамотный человек останавливался когда-нибудь в этой конуре, предназначенной для путешественников самого низшего класса. Стул с высокой спинкой, обитый грязным, наполовину вытертым желтым утрехтским бархатом, дополнял убогое убранство этого жилища. Матушка Гролье, бывшая содержательница «Гостиницы Провидения», умерла два года тому назад, но я убедился в достоверности этих драгоценных реликвий, благодаря указаниям Пьера-Франсуа Фельяда, честного и почтенного старика, бывшего компаньоном Гролье в ведении этой гостиницы, а затем сделавшегося ее собственником. Его называли обычно учителем, потому что раньше он занимал эту должность и от нее унаследовал достойный вид и нравоучительное красноречие. Шарлотта Корде дышала воздухом, которым дышу я; она писала на этом столе; она отдыхала на этом стуле, она провела на этом одре три бессонных ночи, призывая свою Немезиду! Все окружавшее меня было наполнено воспоминаниями о ней и ее присутствием. Я был счастлив, счастлив до такой степени, что теперь мне трудно понять, как могло сердце смертного вместить радость, подобную моей».

Восторженному Нодье следовало хорошенько удостовериться, прежде чем предаваться такому восторгу. Теперь, когда его давно уже нет на свете, мы можем говорить открыто без боязни разрушить его иллюзию. Если комната, где он чувствовал себя таким счастливым, находилась, как он это утверждает, на четвертом этаже, то Шарлотта Корде никогда в ней не останавливалась. Комната, в которой жила героиня, была на первом этаже, окна ее выходили на улицу, и она значилась под номером 7. Протокол обыска, произведенного там 14 июля, в десять с половиною часов вечера, подтверждает это. В комнате этой стояли комод, кровать, письменный стол, три стула. Еще в ней был камин. Упомянем, чтобы больше не возвращаться к этому обыску, что во время его был найден в комоде весь маленький багаж, спрятанный туда Шарлоттой, то есть капот из полосатого канифаса без метки, розовая шелковая нижняя юбка и другая юбка — белая бумажная, обе без меток, две женские рубашки с инициалами К Д.[216]; две пары чулок, белая и серая, тоже без меток, короткий полотняный пеньюар без рукавов, помеченный буквами Ш. К; четыре белых носовых платка, из которых два с меткой К. Д.; два батистовых чепчика, две батистовые косынки, косынка зеленая газовая, шелковая косынка с красными полосами, сверток лент разных цветов и несколько тряпиц, не заслуживающих описания.

Итак, в четверг 11 июля, около полудня, Шарлота вышла из кареты во двор почтовых экипажей. Один из людей в конторе указал ей «Гостиницу Провидения». Посыльный по имени Лебрен взвалил себе на плечо багаж молодой женщины и проводил ее до гостиницы. Она спросила комнату; швейцар Луи Брюно позвал мальчика Франсуа Фельяра и обратился к нему с традиционной фразой: «Проводите госпожу в номер семь». Шарлотта пошла за мальчиком, несшим ее сундук; поднялись на первый этаж; открылась дверь; Франсуа поставил сундук и вышел. Мадемуазель Корде осталась одна и целый день не выходила. Это уединение, на которое она обрекла себя, кажется многозначительным большинству историков: они изображают героиню представляющей картину своего преступления, произносящей над собою суд, философствующей и говорящей монологи, как героиня какой-нибудь трагедии. В действительности же дело обстояло проще: Шарлотта, утомленная двумя ночами, проведенными в дилижансе, легла и заснула. Во всяком случае, из показаний мальчика, прислуживавшего в гостинице, известно, что она сразу же велела приготовить себе постель. Вечером она спустилась в контору гостиницы и, как настоящая провинциалка, думающая, что все еще находится в маленьком городке, спросила у матушки Гролье, каждый ли день Марат бывает в Конвенте. Та, как истая парижанка, ответила, что она этого не знает: возможно, что она слышала лишь случайные разговоры о Друге народа. Шарлотта не настаивала и вернулась в свою комнату. Неизвестно, где она в тот день обедала.

На другой день, 12 июля, она с утра отправилась к члену Конвента Деперре, жившему на улице Сен-Тома дю Лувр, в доме 41[217]. Это был первый ее выход в Париж, которого она совсем не знала. Не овладело ли ею вполне понятное любопытство, не обратила ли она внимание на памятники, на уличное движение, не осмотрела ли она хотя бы Лувр и Тюильри? Ничто не указывает на это, и очень вероятно, что это не пришло ей в голову. Она приехала в Париж по делу: как женщина практичная, она не позволяла себе ни на минуту отвлекаться в сторону: целью ее поездки было добраться до Марата и убить его. Имея в виду, что она совершенно не знала ни жизни, ни нравов Парижа и должна была выработать такой план действий, чтобы никого не скомпрометировать и не возбудить ничьих подозрений, следует признать, что она чрезвычайно хладнокровно и ловко приготовилась к своему делу. Два раза в течение дня заходила она к Деперре в надежде, что он проведет ее в Конвент, где она сможет встретиться с Маратом. Мы не будем останавливаться на этих ее приготовлениях, так как их много раз подробно описывали. Лишь только она поняла, что находится на ложном пути и что в Тюильри, даже если бы она встретила там Марата, ей невозможно было бы к нему подойти, она решила на следующий день пойти к нему домой, затем вернулась в гостиницу и легла спать.

В субботу 13 июля, в шесть часов утра — она до конца осталась провинциалкой, встающей рано, — она вышла из дома и просила указать ей дорогу в Пале-Рояль. Там, найдя магазины закрытыми, она несколько раз обошла все галереи и села на одну из каменных скамеек, стоявших в прежнее время у подножия пилястров каждой арки. В семь часов лавочники начали открывать ставни магазинов. Шарлотта вошла к ножовщику[218] и купила за два франка громадный кухонный нож в бумажном футляре, сделанном под шагрень.