Пациент - Джейн Шемилт

— Лиззи беременна. — Голос мужа прорвался сквозь мой смех.

Я перестала смеяться.

— Я знаю.

— И что ты об этом думаешь?

— Я счастлива. — Это было правдой. Пока я говорила, я почти физически ощущала, как во мне прорастают семена счастья. Ребенок мог изменить жизнь каждого из нас. В безликой камере я запрещала себе радоваться, но дома все было по-другому. Теперь я могла представить ребенка Лиззи на высоком стульчике на кухне или в детской коляске в саду. Я бы баюкала его на руках. Впервые за несколько дней я улыбнулась по-настоящему. — Жаль, что она от нас скрывает. Подобной новостью следует делиться, как только узнаешь.

— Мне она сказала. — Самодовольство мужа было почти незаметным.

— Когда?

— Несколько недель назад.

Я опустила взгляд в чашку. Чай уже остыл, на поверхности плавали молочные разводы. Нужно было выплеснуть его и налить свежего. Глупо было печалиться, я должна была радоваться, что она рассказала Нейтану, что по-прежнему поддерживала связь, пусть и не со мной.

— Что касается отца… — Нейтан пожал плечами.

— О, мне кажется, я его видела.

Муж резко вскинул голову, на его лице застыл немой вопрос.

— По крайней мере, я предполагаю, кто он. Это молодой учитель, возможно, немного моложе нее, трудно сказать. Она не в курсе, что я видела их вместе в библиотеке. Он выглядел довольно добрым и явно потерявшим от нее голову, а она — очень счастливой.

Нейтан покачал головой. Я хотела добавить, что разница в возрасте не имеет значения, но побоялась, что это снова приведет его к мысли о Люке. Он мог разозлиться и замкнуться, а мне хотелось узнать о Лиззи больше.

— Я позвоню ей. — Я бросила взгляд на фото дочери, стоявшее на подоконнике.

— Сомневаюсь, что Лиззи возьмет трубку. Она тебе не доверяет, ты слишком многое от нас скрывала.

— Теперь у меня не осталось секретов. — Я решила не принимать близко к сердцу слова Нейтана. В нем говорила обида, поэтому он и пытался меня уязвить. — Что именно ты хочешь знать?

— Все. — Его голос звучал холодно.

Я стала говорить, что мои отношения с Люком ничего не значили, что это была банальная интрижка, что у меня был трудный жизненный период, гормональный всплеск. Мне не хватало уверенности в себе, вот и все. Было немного одиноко, и я ухватилась за шанс хоть как-то встряхнуться. Я не упомянула о влечении, страсти и сексе. Не сказала ни слова о любви. Муж слушал, склонив голову и с тем же спокойным выражением лица, с каким слушал указания спутникового навигатора в машине. Он словно впитывал информацию и составлял план дальнейших действий.

Потом он встал и взглянул через кухонное окно на наш небольшой двор. Магнолия уже отцвела, ее высохшие лепестки бурыми клочками лежали там, где упали на брусчатку.

— И что теперь? — спросил он.

— Я уже сказала, все кончено.

— То есть вы больше не будете встречаться?

— Когда мы виделись в последний раз, Люк был болен и очень напуган. Я обещала, что найду его. Я должна сдержать свое слово, хотя бы чтобы попрощаться.

Нейтан пожал плечами и ничего не сказал.

— Ты знаешь, куда его увезли? — спросила я.

— Не имею ни малейшего понятия.

— Но семья наверняка его навещает?

— Полагаю, Офелии сообщили, где его содержат, но тебе следует оставить его в покое.

Мне было больно, но я не имела права винить мужа в жестокости. По отношению к нему я вела себя гораздо хуже.

— И что мы будем делать дальше? — спросила я его.

— Я хотел бы вернуться к тому, что было. — Нейтан снова сел напротив и положил ладонь на мое запястье.

— Не уверена, что это возможно.

— Зато я уверен. — Его хватка была жесткой, почти болезненной.

Это значило, что моим наказанием станет притворство в красивой обертке. Мне придется делать вид, что ничего не случилось, хотя мы оба будем помнить, что было все. Но я уже привыкла: я поступала так последние несколько месяцев.

Муж отправился спать, а я какое-то время искала свою пижаму. Она нашлась не там, где я обычно ее оставляла, не в сушильном шкафу, а в нижнем ящике моего комода, куда я, видимо, засунула ее по ошибке или в спешке. Я неторопливо поднялась по лестнице, прошла мимо нашей спальни и, преодолев еще один пролет, направилась в свободную комнату рядом с комнатой Лиззи. Мы ничего здесь не меняли со времен моих родителей. Остались и желто-коричневые обои, и кровать с изголовьем из темного дерева, и маленький гардероб. Пустой книжный шкаф Лиззи сиротливо приткнулся в углу. Комната казалась неуютной, немного заброшенной, но я решила принести книги и всю свою одежду и постепенно сделать ее обжитой.

Я разделась, натянула пижаму и скользнула под холодную простыню. Я решила не упоминать при муже об этих поисках. Глупо признаваться в том, что у тебя провалы в памяти и ты не можешь найти свою вещь. Вскоре мне предстояло выступать перед судом, давать клятву говорить только правду. Если станет известно, что память меня подводит, никто не поверит моим словам.

Июнь 2017 года

— Время сейчас неподходящее, но я уезжаю всего на несколько дней, — сказал Нейтан, готовя две чашки кофе. Он уже позавтракал и убрал со стола.

Саймон попросил Нейтана сопровождать его на конференции директоров школ в Праге.

Меня отпустили всего неделю назад. Я ничего не слышала ни о Люке, ни о предстоявшем процессе. Лиззи на связь не выходила.

Нейтан взял меня за подбородок и не спеша поцеловал; его хватка причиняла боль, даже поцелуи казались болезненными. Он не спрашивал, почему мы стали спать раздельно. Я собиралась поговорить с ним об этом, но не смогла — все его мысли занимала карьера.

— Для меня это большая честь. — Голос Нейтана впервые за несколько дней звучал бодро, его настроение улучшилось.

Он считал эту поездку подтверждением скорого повышения. На следующий день после предварительных встреч в Лондоне он вылетал ранним рейсом в Прагу. Он проснулся ни свет ни заря, прибрал на кухне и поставил на стол розы. Букет фрезий исчез после моего возвращения, как ошибка ребенка в домашнем задании, которую его заставили стереть.

— Роджер сказал, что сегодня полиция собирается посетить клинику, — сообщила я, попробовав свой кофе. — Они будут копаться во всех моих бумагах и проверять мои дела.

— Ты говорила, что тут тебе не о чем беспокоиться, так что и не волнуйся. — В этих словах была торопливая логика вечно спешащего школьного учителя. Возможно, он даже не сознавал, как пренебрежительно они прозвучали. — Займись чем-нибудь.

— Пока я под залогом, мне запрещено выходить за пределы ближайших окрестностей.