Смерть планеты - Вера Крыжановская

– Ах, предупреждал я тебя и умолял не вызывать мага, он обладает страшной силой. Взгляни на раны бедной Исхэт!

– Я тотчас вылечу ее,- горделиво возразил Шелом. Мадим покачал головой.

– Ты забываешь, что это не простые ожоги, а вызванные огнем пространства, которым располагает гималайский отшельник.

Мадим был прав; никакие заклинания и волшебные мази не помогали; напротив, раны точно растравлялись ими. Наконец стоны и судороги указали, что Исхэт приходит в себя. С усилием выпрямилась она, жестом показала, что хочет писать, и Мадим немедленно принес карандаш с бумагой, а Исхэт нетвердой рукой нацарапала:

«Он лишил меня зрения и языка; я не вижу и не могу сказать ни слова. Спаси меня, Шелом Иезодот; если ты так же могуществен, как он, верни мне зрение и речь!»

И в новых конвульсиях она опустилась на подушки.

С этого дня началась ожесточенная борьба между силой ада и волей мага. Тщетно напрягал Шелом всю свою силу и знание, вызывая сильнейших демонов и приглашая к постели больной наиболее выдающихся ученых светил сатанизма; все усилия разбивались о несокрушимую, как скала, волю Супрамати.

Упавшая духом и равнодушная ко всему, терзаемая к тому же мучительными болями, лежала Исхэт, все более и более оставаясь в одиночестве. Шелом все реже навещал свою царицу; странное, мрачное и почти враждебное раздражение овладевало им в ее присутствии, помимо терзавшего его сознания своего бессилия. А так как Исхэт не могла более участвовать в празднествах, и красота ее поблекла, а тело утратило гибкость, то покои больной все более пустели. В эти долгие часы одиночества при мертвенной тишине пустой комнаты, освещенной лишь красной лампадой перед статуей сатаны, в душе Исхэт бродили все фазы бессильного бешенства, возмущения и отчаяния; она начинала уже сомневаться во всемогуществе Шелома Иезодота. Тот закрыл ее бесстыдные глаза и замкнул богохульные уста, а сам сатана не умел открыть их… Однажды ей показалось, что в отдалении волнуется фосфорически блестящее облако, окутывавшее голову Супрамати, смотревшего на нее строго и грустно. Он жестоко наказал ее; а между тем воспоминание о нем преследовало ее и понемногу где-то там, в самой глубине ее существа, пробуждалось что-то и трепетало подобно запертой птичке, бьющейся об решетку своей клетки. Было ли это наследие Неба, та божественная неразрушимая сущность, из которой создана душа, и которая,

наскучив мраком, жаждет свободы и света, словом, чего-то страшного и неведомого преступному созданию, всю жизнь валявшемуся в нравственной грязи?…

Однажды ночью, когда Исхэт задумалась о своей жизни, проведенной в преступлениях и опьянении развратом, в первый раз это прошедшее внушило ей отвращение, и вдруг окружавший ее мрак озарился мягким голубоватым светом, и на этом ослепительном фоне ясно обрисовалось прекрасное лицо мага; его лучистый взор обдавал ее, казалось, теплой и душистой росой, которая успокоила мучительную боль. Любуясь этой картиной, больная забылась, и когда видение исчезло, две горячие слезы скатились по исхудалым щекам Исхэт. В эту минуту ей показалось, что перед ней ясно встал демон, статуя которого украшала ее комнату, а глаза словно стерегли ее осужденную душу. Теперь эти красные глаза яростно и злобно глядели на нее, но странная вещь – ей не было страшно. С адским хохотом побежденного демона видение исчезло.

По мере того как все глубже уходила Исхэт в свой внутренний мир, ей становились тягостны даже редкие посещения Шелома. Однажды она отказалась от парной крови, поданной ей, говоря, что та не вкусна, пахнет гнилью и что пить ее она не будет; взамен она попросила молока и фруктов. Изумленные и обозленные прислуживавшие ей женщины жаловались на капризы Исхэт Шелому, утверждая, что поданная ей кровь – свежая, из только что убитого ребенка; вообще, неприятно было, по их словам, входить в комнату больной вследствие того, что там нередко был нестерпимый запах цветов или каких-то духов, от которых тошнило. Мрачно нахмурясь, слушал Шелом этот доклад, а кулаки его сжимались; в ответ он лишь сухо приказал, чтобы ей дали фруктов и воды, если она не хочет крови. Но с этого дня он почти перестал ходить к больной, да и прежние подруги ее совершенно забросили. Случалось, что ей целыми днями не давали пищи, нередко жажда мучила ее, но Исхэт ничего не требовала, а отсутствие ее сатанинской свиты было ей невыразимо приятно. Со все возраставшим жаром упивалась Исхэт тишиной и размышлениями; изучая свое внутреннее существо, она ставила себе вопросы и не находила ответа, а между тем страшно желала разрешить их. Временами ей чудилась тихая, гармоничная музыка, никогда ранее не слышанная, или чувствовался нежный, живительный аромат; в такие минуты ее волновали тоска и беспокойство, а все существо стремилось к чему-то, что она не могла назвать, но чего желала все сильнее, и что представлялось ей убежищем, мирной и тихой пристанью.

Однажды ночью, когда вновь нахлынули на нее подобные мысли, ей показалось, что вспыхнул ослепительный свет, а неподалеку от нее стоял, как живой, Супрамати, и в поднятой руке его блестел тот символ, против которого так яростно боролись ее братья люцифериане – лучезарный крест. При виде его Исхэт ощутила страшную боль; ей казалось, что тело ее горит, и все в ней рвется и разлетается на части. И вдруг она сползла с постели, упала на колени, и поток слез залил ее лицо.

– О! – мучительно прозвучало в ее истерзанной душе. – Кто скажет мне, где истина? Кто прав, мрак или свет?

Лучистый взор мага выражал, казалось, грусть и сострадание.

– Вернись к свету, из которого создана ты – божественная искра, дыхание Создателя. У Отца Небесного тебя ждет лишь милосердие и прощение. Стучи в открытую всегда дверь раскаяния, и светлые слуги Творца окружат тебя, поднимут из грязи, смоют с тебя бесчестие и взамен покрывающих тебя лохмотьев облекут в белоснежное одеяние.

Как зачарованная, слушала Исхэт этот гармоничный, невыразимо спокойный голос: один звук его обвевал словно живительным дуновением ее страждущее тело. А вокруг нее разыгрывалась между тем настоящая буря. Отовсюду вылезали отвратительные существа, чудовища, полулюди, полуживотные, со зловонной пеной у рта.

В воздухе слышались рычание, свист, и вся эта ватага с угрозами окружала Исхэт, готовая на нее накинуться, но сдерживаемая какой-то невидимой силой. А та ничего, казалось, не видела и не слышала; вся душа ее приникла к кресту, который протянул к ней маг.

Вдруг дверь с шумом распахнулась, и Шелом Иезодот вихрем ворвался в комнату. Он был положительно страшен, с искаженным бешенством лицом, с пеной у рта, налитыми кровью глазами, рыча, как дикий зверь.

– А! Презренная ренегатка! Ты собралась здесь поклоняться гималайскому отшельнику, поклоняться тому, что должна проклинать и попирать ногами. Горе тебе, негодная!… И не воображай убежать от меня. За свою измену, кощунство против Люцифера ты жизнью поплатишься…

Он быстро выхватил из-за пояса кинжал, повалил ее и вонзил оружие в грудь. Подхватив затем Исхэт, как перышко, понес к окну, открыл и выбросил ее с дьявольским хохотом:

– Вот тебе! Околевай на улице с переломанными костями, и будь первой мученицей негодяя индуса.