Весенние игры в осенних садах - Юрий Винничук

– Зачем же в таком случае умирать?

– Чтобы остановить мгновение. И от страха, что следующее мгновение уже не будет так прекрасно.

О господи! Мне стало так тяжело на душе, что я едва не завопил: ну почему, почему я не могу полюбить ту, которая любит меня больше жизни, ту, которая, никогда не читая «Фауста», сама пришла к пониманию прекраснейшего смысла жизни?! Отчего я мечусь, словно загнанный волк?! Чего ищу в пустыне времени, умножая досады, печали и сожаления?! Я шагаю по душам и сердцам, словно по стерне, брызгающей росою, преодолеваю стены, возвожу новые, умираю и рождаюсь, увядаю и расцветаю, и все это – в поисках утерянного лона. Каждый из нас уподоблен луне, обращенной к окружающим только светлой своей стороной, тогда как темная – остается невидимой, неисследованной и засекреченной, и все же иногда случается, что темная сторона нашего «я» не настолько невидима, как того хотелось бы, и мрак оттуда неумолимо проникает на светлую сторону, свет – на темную?

Мне хотелось приникнуть к Лесиной груди и расплакаться, словно маленькому нашкодившему мальчику, который решился наконец раскаяться во всех своих шалостях, и обещать исправиться, заверить в своих искренних чувствах и, хлюпая носом, выдавить из себя обреченно: «Я хочу, чтобы ты стала моей женой». Впрочем, я так и сделал, я прижался к ее груди, однако она не дала ни расплакаться, ни раскаяться, ни даже высказать предложение, она обняла меня и отдалась с каким-то мистическим умопомрачением, словно это была и не она, а Марьяна, роль которой она решила сыграть, или, возможно, она представила себя накануне самоубийства, ведь мы занимались любовью так, будто в последний раз, долго и бережно, мы любили друг друга, катаясь по траве и шепча слова, которых никогда раньше не произносили, и Леся – Леся!!! – говорила мне слова брутальные и похотливые, Леся, с уст которой доселе не слетело ни одного нецензурного слова, Леся говорила мне: выеби меня, выеби меня, выеби меня… и спрашивала: что ты делаешь со мной? – и я отвечал: я ебу тебя… я ебу тебя… я ебу тебя… а она: еби меня, еби меня, еби меня.... Она произносила это так, что мне не хотелось кончать, мне хотелось иметь ее бесконечно, безгранично, беспредельно, захлебываясь воздухом, темнотой, запахом трав, мы взмокли от пота, мы прилипали друг к другу, и тела наши шлепали, отлипая, и остров качался, и вербы подскакивали, и волны бились о берег, брызгая пеной, чешуей и чайками, а ровно в полночь я исполнил просьбу Марты и ощутил, как, благодаря этому, на меня нисходит какое-то невероятное озарение, твердая уверенность, что в ближайшие дни все решится, все уляжется и я начну новую жизнь. А лодочка с Грицком так и не выплыла из тумана.

Мои встречи с Марьяной проходили только в городе, мы гуляли, сидели на скамейках и не заходили в бар, замкнутое пространство ее раздражало, и в те редкие случаи, когда мне все же удавалось затащить ее в кафешку, мы находились там не более получаса, а когда же нам хотелось, пили вино из бутылки на парковой скамейке. Как-то она спросила:

– А почему бы вам не пригласить меня к себе домой?

Я подумал, что она шутит или берет на понт, просто, чтобы посмеяться, ведь до сих пор, когда я пытался заманить ее к себе домой, только отмахивалась: ой, это так далеко! – а потому ответил с притворным равнодушием, делая вид, будто ее предложение совсем не заинтересовало меня:

– Видишь ли, я живу в Винниках, а это так далеко. Не уверен, что путешествие в мои пенаты доставит тебе удовольствие.

– Но ведь должна же я когда-нибудь увидеть, как живет герой моих девичьих снов.

– Перестань паясничать.

– А я и не паясничаю. Вы действительно снились мне несколько раз, причем это началось еще до того, как мы познакомились.

– И каким же я был в тех снах?

– Занудой.

– То есть почти такой, как в жизни?

– Теперь паясничаете вы. В снах вы возникали неожиданно, так же внезапно исчезали, ничего не объяснив, и тогда я начинала искать вас, но напрасно. Что бы это могло означать?

– Я не умею разгадывать сны и не верю в них.

– Однажды мне приснилось, что вы меня везете в Америку, и вот, когда мы уже спускаемся по трапу с самолета, я уже вас не вижу, вы пропали, а меня обступили какие-то люди… подъезжает машина и забирает меня… я оказываюсь в больнице, и там я вас вижу снова уже в зеленой одежде… и все врачи тоже в зеленом… светло-зеленом… они направляют на меня яркие лучи, и я просыпаюсь… но пробуждение это происходит во сне, и я продолжаю спать, и тогда мною овладевает страх оттого, что в действительности я проснуться не могу, я вскрикиваю, вскакиваю и тогда наконец просыпаюсь… и плачу, плачу, плачу оттого, что все это был всего лишь сон…

– И что же там, в этом твоем сне было такое, из-за чего ты могла плакать?

– Не знаю… иногда так случается, что сон растрогает, и в первые минуты после пробуждения тебя обволакивает смиренная печаль, а потом все проходит… потом уже и не вспоминаешь то, что приснилось… Разве у вас такого не бывало?

– Бывало. Я даже какое-то время держал под подушкой блокнот и карандаш, потому что сны преподносили мне прекрасные сюжеты, но когда я записывал их среди ночи, то утром оказывалось, что это полнейшая бессмыслица, и тогда я перестал класть на ночь под подушку блокнот и карандаш.

– А я записываю свои сны. Разумеется, не все подряд, а только самые интересные. У меня таких собралось уже несколько сотен. Недавно мне приснилось, что я насекомое… какое именно не скажу, но с пестрыми крылышками… летаю себе над цветущим лугом – а вокруг море света, медовые ароматы, я же порхаю с цветка на цветок, радуюсь солнцу… а потом, когда проснулась, то горько разрыдалась… мне так жаль стало, что я не беззаботная букашка…

– Ты говоришь об этом так, словно у тебя жизнь состоит из одних только забот.

Она взглянула на меня с нескрываемым раздражением, словно я ее чем-то обидел, и тогда я впервые подумал, что, возможно, не все так гладко в ее жизни, как это представлялось на первый взгляд, и ее непрестанно заботит что-то, от чего она с радостью упорхнула бы, выбрав судьбу безобидного мотылька.

– Я приеду к вам… – Она несколько мгновений подумала и добавила: – Завтра… после обеда…

Перед тем как принять у себя дома новую гостью, я всегда испытывал неудержимое желание оказать на нее положительное впечатление, что выражалось в лихорадочной уборке и заметании следов предыдущих визитов. Я мотался по комнатам с пылесосом, вытряхивал, перебирал бумаги, поднимал с пола книги и расставлял их по полочкам, мыл посуду на кухне, выбрасывал на помойку пустые бутылки, искал подходящие тайники для множества разнообразных предметов, припрятывал или уничтожал милые мелочевки, забытые у меня другой девушкой, но, как я ни старался, мне все равно не удавалось достичь такого порядка, который способна навести только женщина. Почему-то многие вещи упорно отказывались занимать свое место, им больше нравилось быть на виду и при первом же случае радостно восклицать: «Смотрите! Мы здесь! Мы здесь!» Лично мне беспорядок ничуть не мешал, по крайней мере, я в нем всегда легко ориентировался, но как только удавалось навести марафет, как сразу же возникали проблемы – я не мог ничего отыскать.