Галиндес - Мануэль Васкес Монтальбан

У тебя разболелись глаза. И на душе у тебя неуютно: ты чувствуешь, что разум бессилен перед этой ситуацией. Господин посол вносит свой вклад, помогая Трухильо запугивать семью де ла Маса, получая за это от тирана некоторые гарантии для отдельных испанских граждан, проживающих в Доминиканской Республике. Господину послу известно, кто такой Хромой, но он не желает глубоко влезать в эту историю, и так и не понял: жена Хромого, Глория Вьера, скончавшаяся в машине, на самом деле не умела водить. Естественно, человек, не умеющий водить машину, рано или поздно разобьется. Ему также неизвестно, что сына Глории Вьеры будут считать сыном Галиндеса; его считают сыном Галиндеса и по сей день, и это – единственное, что осталось от Галиндеса. После того как ты закрываешь папки, теплое чувство, вознаграждая тебя за нестерпимую резь в глазах, остается только к одному человеку – консулу Пресильясу, проявившему сдержанное дипломатическое милосердие по отношение к отцу Галиндеса, высокому – по тогдашним меркам – старику, фотографию которого ты вырезала из «Нью-Йорк Дейли» от 9 марта 1958 года. «Через два года после смерти сына родители Галиндеса соблюдают строгий траур». Родители Галиндеса? Женщина, сфотографированная неподалеку от своего дома, в тот момент, когда она отправляется за покупками, – мачеха Галиндеса; но ни она, ни отец Галиндеса не пожелали отвечать на конкретные вопросы корреспондента, поэтому журналисту приходится довольствоваться собственными предположениями относительно того, что думают и чувствуют эти люди, о чем они молчат. Вот на фотографии доктор Галиндес, худощавый и стройный, как тополь, что еще больше подчеркивают длинное пальто и черная шляпа, в ту минуту, когда он собирается сесть в черное такси; объектив выхватил краешек какой-то вывески с огромный буквой «И» – Испания. «Как выглядит доктор Галиндес?» – задается вопросом корреспондент. И описывает его: «Высокий, худощавый человек, с морщинистой кожей, что особенно заметно на лице и на руках. У него проницательный взгляд, и в разговоре он бывает то резок, то обходителен. Он всегда в черном в память о своем сыне, и мы уверены, – умрет он тоже одетым во все черное. Несмотря на свой возраст – на вид ему лет семьдесят пять, – сеньор Галиндес напряженно работает, возможно, для того, чтобы не поддаваться своим мыслям, в его случае, воспоминаниям. «Это было ужасно, – сказал нам этот старик. – Самый страшный удар за всю мою жизнь, и я от него еще не оправился. Этого никто не сможет понять. И самое ужасное, что воспоминания не покидают меня. Этот кошмар никогда не кончается. Прошло два года, а у меня такое чувство, словно это случилось вчера, даже сегодня. Я вас умоляю, оставьте меня с моей болью».

Выйдя из Министерства, ты отправляешься на улицу Кава-Баха, к дому № 10, где располагалась клиника семьи Галиндес, отца и его сына от второго брака, брата Хесуса. Этот юноша приезжал в Нью-Йорк повидать Хесуса, где он получил полное представление о том, что такое эмиграция, и этого урока никогда не забывал. «Это была клиника для небогатых людей, – пишет корреспондент, – многие из которых жили в мадридских предместьях; за первый визит здесь брали пятьдесят песет, а за последующие – по двадцать пять». Семья Галиндес жила не здесь, а на улице Вильянуэва, в доме 29, одном из самых старых в квартале Саламанка; вот их наглухо закрытые балконы. Их фотографировали много раз, но только однажды удалось сфотографировать прислугу семьи Галиндес, разглядывающую сверху улицу, а к балконной решетке прикреплена пальмовая ветвь в память о Вербном воскресении. «Жильцы дома – две уважаемые семьи военных моряков, отец нынешнего министра образования, два художника и еще несколько семей – с уважением относятся к доктору Галиндесу, такому выдержанному и воспитанному. Каждый день около девяти часов утра доктор Галиндес выходит из подъезда и ждет, пока на черном «сеате» подъедет его сын, дон Фермин, и отвезет его в клинику. В половине второго доктор возвращается, а после обеда ведет частный прием больных. В это время он принимает состоятельных посетителей, которые платят ему вполне приличные деньги. Часто во второй половине дня оба доктора Галиндеса отправляются в «Приют Сан-Рафаэль», где дон Хесус является консультирующим профессором-окулистом, а дон Фермин – просто окулистом». Ты выходишь из Министерства на улицу Сальвадор и поднимаешься по улице Аточа до площади Провинсиа, на которой стоит дворец, построенный в 1636 году при Филиппе IV; это самый центр старого Мадрида, Мадрида правления Габсбургов, и от этого дворца открывается вид на главную площадь столицы, Пласа-Майор. Где площадь Санта-Крус переходит в площадь Провинсиа? Приехав в Мадрид, ты не расставалась с картой, особенно оказываясь в этом лабиринте старого Мадрида, историческом центре современного большого города. На пяти квадратных сантиметрах карты умещаются и клиника отца Галиндеса, и Министерство, в архивах которого покоится вся память о Галиндесе, и квартира Рикардо на Пласа-Майор, «холостяцкая берлога», как говорили его друзья, пока он не «женился» на тебе. Если ты и была замужем, то за преподобным О'Хиггинсом, пока преподобный О'Хиггинс не застал тебя в постели с еще более многообещающим преподобным, который, наверное, стал бы со временем епископом в Церкви мормонов, не соблазнись он твоей сладкой плотью, такой юной, такой неопытной, что ты вспоминаешь о ней только с жалостью: мормоны подвергли ее осмеянию и позору, все время вспоминая «твоего старого отца», дабы усугубить твой грех и позор. Тебе удалось вырваться из этого болота, где могли жить только выходцы из города святых, Солт-Лейк-Сити. Твой любовник плакал в телефонную трубку и в конце концов снял с себя облачение и занялся продажей коттеджей в Калифорнии. А потом – встреча с Норманом – сначала в университете Нью-Йорка, а потом в Йельском университете, где он стал твоим научным руководителем, увезя тебя от отчаянной страсти чилийского фотографа, бежавшего от ужасов диктатуры Пиночета. Тебя не трогало страдание других, возможно потому, что вся твоя способность сострадать сосредоточилась на «твоем старом отце», который, как говорили очевидцы, за несколько часов постарел на тридцать лет, когда из-за тебя разразился скандал, о котором там вспоминают до сих пор. Тебя многое связывало с твоей сестрой Дороти, у которой ты сначала в каждом письме просила прощения, а потом – только документы, необходимые тебе, чтобы продолжать учебу и получить стипендию для научной работы. Так ты осталась совсем одна – душой и телом. Пока не встретила Галиндеса, погрузившегося в воды Карибского моря и человеческой памяти; он словно взывал к тебе, своей матери, взывал к Стране Басков, своей родине, и к своим родным местам. Что привязывает тебя к Рикардо? Ты задаешь себе этот вопрос, уже взявшись за ручку двери в Бюро путешествий на Калье-Майор; но вопрос этот не вносит никаких изменений в твои планы: ты уже вошла и сидишь перед профессионально вежливым юношей.

– Мадрид – Санто-Доминго? Туда и обратно? – спрашивает он тебя.

«Туда и обратно?» Рикардо подарил тебе свое гостеприимство, все свое великодушие молодости, свой пыл юноши, гордящегося добытым рыжеволосым трофеем – тобой. Он устоял перед твоей ненасытностью, но все-таки проиграл сражение, которое ты не предлагала ему вести: это он решил бороться с самим собой, с Галиндесом, с жестокой историей Испании, которую он отвергает, ненавидит и боится; так пугает неожиданно свалившееся на голову наследство.