Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды - Ира Аллор

— Лишь увлечение? Без которого вполне можно прожить?

— Вот и живу.

— Давно?

— Две эпохи.

Манвэ поморщился — впрочем, под личиной это было незаметно. О чем это они? И что он, Манвэ Сулимо, несет? Совсем распустился в последнее время. И все же — что-то располагало к беседе. Может, ощущение, что они играют по сходным правилам? Похоже, они и впрямь оба — игроки: Манвэ иногда чувствовал в себе эту странную приподнятость, заманчивую дрожь — как хищник перед прыжком… Правда, все реже. Казалось временами, что прибит к земле, — а ветер… Словно и не его стихия. А музыка? Тогда, в Предначальную, — песни, возникавшие так легко, из глубины души, что были — как дыхание. Казалось — невозможно дышать — и не петь. И звенела услышанная и развитая им тема в мелодии ветра, грохоте бури и шорохе молний.

Ну что пристал к нему майа — ведь неплохо вроде понимает, что к чему… Какое пение, какая музыка, если стал исполнителем? Казни и творчество — несовместимы. Взялся карать — отставь лютню. Он знал, что должен был поступить так, как поступил, — но за все надо платить. Собой. А песня… Спел он уже свою песню… Как говорят в Эндорэ — «твоя песенка спета»…

— Две эпохи, — протянул Аллор. — Да, конечно… И все же… Честно говоря, так хотелось бы тебя послушать — ведь ты не разучился? — Тон вопроса был риторическим.

— С чего бы вдруг? Но не слишком ли много ты себе позволяешь, майа? Что я, менестрель, чтобы играть тебе? — высокомерно бросил Манвэ, выпрямившись в кресле.

— Не мне, нет, Ваше Величество, мое нахальство не безгранично, но был бы рад присутствовать. А Сады Лориэна не помогут тебе, — добавил майа вдруг, — как и мне, впрочем.

Манвэ слегка оторопел от такой наглости, а Аллор продолжал:

— Ты слишком горд и силен, чтобы кто-то со стороны мог подарить тебе покой.

— А ты?

— А у меня просто тяжелый случай, — усмехнулся нуменорец, выдержав пристальный взгляд Короля.

Затем закурил очередную пахитоску. Хотел угостить Манвэ, но передумал: от него не ускользнуло бессознательное движение Валы, следовательно, коль скоро тот все же решил свое пристрастие не обнаруживать, не стоит дергать лишний раз — можно нарваться. Хорошо нарваться. А у Короля своеобразное чувство юмора…

— Прости, Владыка, я, наверное, устал. — Аллор поднялся с кресла. — Поищу Эльди. Если соблаговолите посетить нас, будем рады.

Церемонно поклонившись, майа вышел из комнаты.

Манвэ словно не отреагировал на его уход. Он сидел, глядя в одну точку. Закурил, сделал пару затяжек и потушил окурок. Встал, чтобы вернуться в залу, и застыл посреди комнаты. Петь? Как же… Злые, ехидные тексты, возникавшие в голове, Королю явно не подобали — когда-то он напевал их Варде, но скоро перестал: радости в общении это явно не добавляло, нечего спутницу жизни нервировать. Впрочем, неуловимым образом часть этих песен все-таки расползалась по Валмару — тихо, шорохом, на грани слышимости.

Или все же… Манвэ направился в угол и снял с верхней полки этажерки лаковую шкатулку. Надавив на углубление в крышке, отчего та откинулась с жалобным шелестом, Вала извлек оттуда две половинки флейты. Инструмент неплохо сохранился за более чем шесть тысяч лет — о блаженный воздух неувядающих земель, балрог их побери! Хорошая вещь флейта — говорить ничего не надо. Соединив обе части, Манвэ поднес ее к губам, дохнул. Больной придушенный писк. Вала скривил губы: «Сулимэ!» Где уж играть. То есть, конечно, буде он вернется к музицированию, все будут хвалить — в крайнем случае, ничего не скажут… Ах, Владыка снизошел до благодарно-восторженных слушателей, умиленных монаршими кротостью и незаносчивостью. Это работало — в давние времена. Теперь-то и так бразды правления Блаженным Аманом в его, Манвэ, изящном кулаке. А петь, как когда-то… для себя, для Творца, братьев и сестер и — в особенности — для нее, загадочной, словно хранящей какую-то чуть грустную тайну в уголках искрящихся переливчатым светом глаз… Нет, никогда больше.

Еще не было звезд, и глаза пока не с чем было сравнить. Он, первый влюбленный на юной Арде, имел возможность сравнить в обратном порядке: «Звезды — как твои глаза…» Первичное и вторичное…

Вот Варда теперь и не просит его — спеть или сыграть. Они одним повязаны. Да соображает ли почтительно-независимый недомайа, что вызывает к жизни? Думается, прекрасно соображает. Вот и не лез бы… Раздражение нарастало в Манвэ, как колючий комок, — сейчас бы и сорвать гнев на этом сокровище, да пока найдешь, вызовешь — а зловредный недомайа дальновидно смылся: истинный царедворец… А кому судить о музыке, так это… только спит его первый майа в дальнем покое в чертогах Ильмарин. Пронзительно похожий на того Айну Манвэ — когда еще не выковал корону опустошенный Ауле, не было еще королевских покоев на Ойлоссэ и лидерство его было поистине стихийным — «ветер веет, где хочет», — когда все собирались отдохнуть в Сады Ирмо и его, Манвэ, песни не смолкали до утра… Только если Сулимо был душой компании, то Златоокий был тих, словно погружен в себя. В свою музыку — ей он и был. Не изменился и потом, так что порядком уже изменившийся к тому времени Повелитель Арды легко отпустил его в Эндорэ — тяжело было временами смотреть в солнечные глаза… А потом… Потом была казнь: «Худую траву рвут с корнем» — так было заповедано. Не должно проявлять милосердие к противникам Замысла. И нет своих и чужих. Есть раскаявшиеся и нераскаявшиеся. Златоокий не покаялся.

Потом было больно. Он счел ниже своего достоинства загораживаться. Лишь бы Варду не задело — вместе все же творили… Оставалось надеяться, что нет, — как было на самом деле, он не узнал: притворяться Элберет умела не хуже него. Осталось только извлечь мятежника из залов Мандоса. Никто Короля не видел — там. А воскресший майа отшатнулся было и… в сон Манвэ мог погружать и без помощи Ирмо — глухой сон без грез и сновидений — только успели они встретиться глазами, и (показалось Владыке, что ли?) мелькнула во взгляде Златоокого жалость… Жалость?! Только не это! Не о чем им было разговаривать, нечего было делать мятежнику в Валмаре… Пусть лучше спит — без чувств и мыслей. Так лучше. А над Эгладором пронесся наотмашь ураган…

Манвэ злобно рванул пряжку плаща, словно именно это мешало дышать. Страстно захотелось что-то разнести. Ох, зря лезет недомайа не в свое дело — даже если допустить, что он не нарочно! Непонятно, что ли: так есть и будет — не осталось чувств — будет хладнокровие, нет творчества — остается власть, ушла любовь — пусть будет страх. Владыка Валинора бешеным волевым усилием оборвал поток мыслей. Хватит — ничего размышлениями не сделаешь. А срываться на Аллоре нет смысла, да и не по чину. И вообще хватит с него Эонвэ. А у Эонвэ с чего началось? Злость вновь поднялась в Манвэ песчаным режущим смерчем.

Он вошел в залу. Аллор был еще там и оживленно болтал с окружавшими его и Эльдин майар. Манвэ поманил его к себе, направляясь к ведущей на балкон двери. Выйдя, захлопнул ее и взглянул на майа. На лице того был лишь почтительный интерес. Положив руку на плечо Аллора, Манвэ стиснул его и прошипел: