Свои и чужие - Петр Хомяков

Итак, мы опять посрамили традиционалистов и пришли к пониманию свободолюбия белого западного человека на основе архетипов, выработанных за тысячи лет до капитализма и промышленной революции.

Разумеется, в отличие от чувства меры и чувства времени, привычка принимать решения в условиях уникального выбора в той или иной мере присутствует у всех рас и народов. Ибо даже размеренная жизнь экваториальных народов не лишена неожиданностей и разнообразия.

Но, во-первых, у людей приледниковья причины для принятия решений в форс-мажорных уникальных обстоятельствах возникали значительно чаще. А во-вторых, эта способность должна была сочетаться с чувством меры и времени. Надо было уметь количественно оценить, го«воря современным языком, прогнозируемое течение событий, рассчитать своё поведение на будущее, но при этом быть готовым к существенным отклонениям от прогноза.

Это очень тонкий момент. Вообще отказаться от прогноза и расчётов было нельзя. Ибо тогда вся жизнь превращалась бы в изнурительный форс-мажор. И тогда, когда это было неизбежно, и тогда, когда для этого не было никаких причин, кроме субъективного отсутствия элементарного расчёта. В приледниковье такой «роскоши» человек себе не мог позволить.

Но прогнозы и расчёты нельзя было абсолютизировать. Надо было быть готовым к любым неожиданностям «на фоне» в целом прогнозируемого течения событий. Вам ничего это не напоминает, читатель? Не правда ли, знаменитое правило европейских рыцарей «делай, что должно, и будь, что будет», как будто бы с предельной чёткостью формулирует именно подобный подход к жизни. И не тысячу лет этому подходу, а все двадцать тысяч.

Кстати, и юмор можно трактовать как готовность отстраниться от следования правилам и расчётам. Посмотреть на них со стороны. Посмеяться, в конце концов.

Посмеяться, но… не отказываться от расчётов, прогнозов и необходимости следовать правилам в целом.

Что, очевидно, психологически не вполне совместимо. Во всяком случае, несовместимо даже до сих пор для очень многих рас, народов, а тем более отдельных людей.

Таким образом, у человека приледниковья возник ещё один пласт раздвоения сознания. Это, с одной стороны, несло в себе большой потенциал саморазвития, а с другой – создавало дополнительную нагрузку на психику. Но, что характерно, это раздвоение психики не должно было вести к потере конструктивизма.

Мысль человека приледниковья должна была работать на результат.

Ещё одним следствием постоянного ожидания неожиданностей стало осознание необходимости «сверхнормативного» по южным понятиям накопления запасов. Что тоже очень важно для понимания «западного» менталитета. Но, как мы говорили выше, только в приледниковье могла возникнуть «культура запасов» вообще. Ибо ни в каких иных условиях охотник, ещё не знающий о соли, не может накапливать большие запасы. Только в условиях «гарантированного холода».

Но, напомним, без накопления больших запасов, всегда имеющихся под рукой резервов невозможна классическая рыночная экономика, вот самый капитализм в чистом виде, о чём мы говорили в разделе 7 главы «Продолжение темы. Деньги, деньги» первой части.

Все эти свойства, обретённые тысячи лет назад, «сыграли» во время, промышленной революции. Чувство меры, чувство времени, чувство свободы, конструктивизм и «излишняя бережливость» стали той базой, на которой развилось мышление, названное позже «современным», «научным», «западным», «капиталистическим» и т. п. терминами, среди когорых ещё одним очень распространённым является т. н. «протестантская этика».

Но как мы только что показали, все эти термины неверны. Стереотипы сознания, которым больше 10 тысяч лет, отнюдь не «современны». Они возникли, когда ещё не знали, что такое наука и что такое капитализм. Поэтому, они никак не «научные» и не «капиталистические». Но большей части они вырабатывались у людей, живших на юго-востоке Русской равнины. Поэтому они далеко не «западные». Разумеется, не было в те времена и никаких «протестантов» с их этикой.

Автор всегда с известной долей осторожности относился к не совсем чётко определённым и однозначным понятиям. Тем более понятиям, вокруг которых кипят пропагандистские страсти. Тем не менее, известные явления надо же как то называть.

Чтобы не впадать в бесплодное терминотворчество, с некоторой долей условности, назовём прямых потомков людей приледниковья «ариями». Хотя и возможны споры по поводу того, как эти «арии» потом расселились и в какие нынешние народы в каком количестве влились.

Однако, как мы покажем ниже, белые народы севера, центра и востока Европы являются прямыми потомками людей приледниковья. «Есть В них что-то арийское», – как шутили в СССР после первого показа сериала «Семнадцать мгновений весны».

И тогда, возвращаясь к теме настоящего раздела, тот пласт научного мышления и ту часть современной науки, которые базируются на архетипах людей приледниковья, закреплённых во времена промышленной революции, можно, пусть с известной долей шутки, назвать «арийской». Уже без всякой шутки заметим, что это далеко не вся современная наука. Это её часть.

Есть и другая часть, отнюдь «не арийская». Но об этом несколько ниже.

Однако вернёмся с высот мысли к реалиям жизнеобеспечения. Итак, первый человек приледниковья стал регулярно перемещаться по определённым маршрутам.

Здесь мы опять сталкиваемся с уже много раз подмеченным эффектом. Некие механизмы приспособления и стереотипы поведения формируются как бы сами собой, исподволь. А потом вдруг оказываются базой для совершенно иной системы жизнеобеспечения.

Так было и с циклическими регулярными миграциями. Только такой тип поведения в сочетании с эпизодической охотой на менее крупных, нежели мамонт, животных в итоге привёл к появлению животноводства.

Поначалу человек просто следовал за определёнными стадами. Затем не мог не попытаться оставить некоторых особей про запас. Например, подранков. Потом, возможно, в действие включилось ритуальное использование полуприрученных животных.

И так постепенно животноводство стало вспомогательной системой жизнеобеспечения.

Почему именно вспомогательной? Да потому, что пока была возможность легко охотиться, тем более особенно легко охотиться с помощью огненных загонов, человек по собственной воле не перешёл бы на более трудозатратную систему жизнеобеспечения. Что же заставило нашего предка бросить лёгкую охоту? Только внешние обстоятельства. И на этот раз не природного характера.

Дело в том, что оледенение не было неким стабильным состоянием. Ледник то надвигался, то отступал. Водоёмы то мелели, то заполнялись. Климат был то несколько холоднее, то несколько теплее. Аналогично имели место и колебания влажности в тех или иных районах.

Разумеется, сразу за огненными охотниками в тропиках и субтропиках оставалась выжженная земля. Но это была ещё не нынешняя Сахара. И на месте гарей в иных местах со временем восстанавливалась саванная лесостепь. Через эту лесостепь вновь могли за огненным валом идти новые волны огненных охотников. Из числа тех, кто сначала отстал.