Испытание - Трейси Вульф

хотя и немного запоздало, что мне, наверное, следовало сказать ему, что я планирую все рассказать Джексону. Я даже не знаю, почему я этого не сделала. Возможно, я подумала, что он попытается меня отговорить.

– Грейс? – говорит Джексон, видя, что я продолжаю оглядываться. – Ты в порядке?

– Да, конечно. – Я переключаю внимание на него. Ведь я начала это сама. – Я хотела поговорить с тобой пару минут. О… – Я начинаю нервничать, мой голос срывается, я прочищаю горло и начинаю снова. – О Кровопускательнице. Есть кое-что, что ты должен знать.

Судя по его лицу, его осеняет какая-то догадка, и он крепко сжимает мою руку.

– Тебе не нужно ничего мне говорить.

– Нет, нужно. Я не хочу скрывать это от тебя…

– Она уже сказала мне, – перебивает меня он. – Когда я был здесь в прошлый раз. Все в порядке, Грейс.

Из всего, чего я в этой ситуации ожидала от Джексона Веги, эти слова: «Все в порядке, Грейс», – не фигурировали среди первой сотни тысяч возможных реакций. Тревога поднимается из моего живота к горлу, и секунду мне кажется, что сейчас моя голова взорвется.

Мне не сразу удается снова заговорить, но в конце концов я выдавливаю из себя:

– Погоди. Она рассказала тебе, что она сделала? С узами нашего сопряжения?

– Да, она мне рассказала, – отвечает он. – Я знаю, это жесть…

– Ты знаешь, что это жесть? – вскрикиваю я так громко, что один из кружащихся над нами белоголовых орлов, возможно, принимает мой крик за брачный зов. – И это все, что ты можешь сказать о том, что она сделала с нами? Что это жесть?

Его улыбка гаснет, и на мгновение в его глазах снова появляется та печаль, которая надрывает мне сердце.

– Я не знаю, что еще тут можно сказать, Грейс. Мне больно от того, что тебе пришлось страдать, от того, что тебе пришлось столько пережить из-за одного неверного решения…

– Неверного? – повторяю я. Может, мне поискать видеокамеры? Потому что он наверняка разыгрывает меня. Другого объяснения его спокойствию просто нет. – Как ты можешь проявлять такое понимание? Как ты можешь просто взять и простить ее за то, что она едва не разрушила наши жизни? Ты почти потерял свою душу, Джексон. Ты… – Я замолкаю, потому что не могу даже говорить о том, что едва не случилось всего несколько дней назад.

– Она подарила мне тебя, – просто отвечает он. – Что бы ни произошло в будущем, она преподнесла мне этот дар – любить тебя и быть любимым тобой. Ты знаешь, что это значит для такого человека, как я? Я ничего не чувствовал всю свою жизнь, а теперь я могу чувствовать… я чувствую все.

В его обсидиановых глазах стоят слезы. Он быстро смаргивает их, но это неважно. Потому что я видела их, и они снова разрывают мне сердце.

– О, Джексон…

– Все в порядке, Грейс. – Он протягивает руку и теребит одну мою кудряшку, как делал это раньше. – Если я способен любить тебя, значит, когда-нибудь я смогу полюбить кого-то еще, возможно, даже ту пару, которая была предназначена мне изначально. До встречи с тобой я даже не мог представить себе такого. А теперь… – Он пожимает плечами. – Нет, это было не так уж плохо.

От этих слов у меня сжимается сердце. Не потому, что я люблю его как мужчину – я люблю Хадсона, – а потому, что он моя семья, и я хочу, чтобы он был счастлив – и не когда-нибудь, а прямо сейчас.

– Ты самый лучший, но ведь ты это знаешь, правда? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

– Возможно.

Я толкаю его плечом, но он только смеется и спрашивает:

– Как называется бумеранг, который не желает возвращаться?

– Буменежелатель? – без особой надежды спрашиваю я.

– Что? – Он качает головой, изображая брезгливость. – Это было очень плохо. Очень, очень плохо.

– Да ну? Так каков же ответ, умник?

– Палка, что же еще?

Я смеюсь.

– Это так плохо, что даже хорошо.

Он явно ужасно гордится собой.

– Вот именно.

Мы поворачиваемся и снова идем к пещере, и я сразу же перевожу взгляд на Хадсона. Он больше не смотрит на нас – и ни на кого вообще. Вместо этого он стоит, прислонясь к дереву сбоку от входа, глядя на что-то в своем телефоне, как будто лента новостей, которую он читает, это самая интересная вещь на свете.

Выглядит он нормально, настолько нормально, что другие наверняка ничего не замечают. Но я достаточно хорошо его знаю, чтобы заметить, что он постукивает указательным пальцем по задней панели телефона, как делает, когда чувствует себя не в своей тарелке. Я вижу, что его губы сжаты, плечи напряжены, как будто он приготовился к удару – и к тому, чтобы притвориться, будто ему все нипочем.

Боль от его вида – это удар под дых, эта боль пронзает меня всю.

Возможно, поэтому я и поворачиваюсь к Джексону и спрашиваю:

– Ты мог бы сделать мне одолжение?

– Конечно. Все что угодно. – Его брови взлетают вверх.

– Оставь Хадсона в покое. Он…

– Это не так легко, Грейс.

– Знаю. Но подумай о нашем разговоре. Ты простил Кровопускательницу с такой легкостью, а ведь она едва не уничтожила тебя. Она едва не убила твою душу.

– Да, но он позволил, чтобы Лука погиб.

– Ты думаешь, ему это легко? – спрашиваю я, и от раздражения мой голос становится резким.

Он складывает руки на груди.

– Это не кажется мне трудным.

– Убивать людей? – не веря своим ушам, спрашиваю я. – Ты думаешь, это не давит на него? Думаешь, он не страдает всякий раз, когда использует свой дар? Пусть он и не показывает этого вам, но ему тяжело. Тяжело от того, что он не вмешался прежде, чем погиб Лука. И еще тяжелее от того, что он все-таки вмешался и истребил всех этих волков, притом разом, без разбора.

Я качаю головой, впервые осознавая, что я разочарована в Джексоне. Что я разочарована во Флинте, Мекае и в Мэйси. Хадсон страдает так, что он даже попросил меня отобрать его магическую силу, а они не желают видеть ничего, кроме своих эмоций.

– Это ужасный дар, Джексон, решать, кто будет жить, а кто должен умереть. Отнимать жизни одним щелчком пальцев – даже проще, всего лишь силой мысли. Одной короткой мысли. Один миг – и домой никогда не вернется чей-то брат, чей-то сын, чья-то мать. А ты ведь не хуже меня знаешь, что большинство тех, кто следует за Сайрусом, не злы и не гнусны по своей природе, как