Портрет Лукреции - Мэгги О'Фаррелл

Они умеют общаться без слов. Как Маурицио понял вопрос Джакопо?

Она неохотно отрывается от интересного зрелища и идет в конюшню угостить свою мулицу чашечкой овсянки, припасенной с завтрака.

Следующие несколько дней муж частенько вызывает ее в гостиную, где рассматривает один набросок за другим и отметает непонравившиеся. Маурицио с Джакопо стоят рядом и наблюдают.

— Не то. — Альфонсо бросает свернутый эскиз на пол. — Не то, не то. — Потом достает из груды бумаг следующий и разворачивает на столе. — А вот с этим можно работать. Вы уловили ее нежность и задор, вы… — Умолкнув, Альфонсо поворачивается к подмастерьям. — Кто сделал набросок? Ты? — Он показывает на Маурицио.

— Нет, ваше высочество, — качает головой тот. — Джакопо.

— Тот, без языка?

— Да, господин.

— Тогда попроси его работать в том же духе. И сам постарайся. Я хочу, чтобы на картину вошло все лицо и герцогиня смотрела на нас. Оставьте место под плечи, руки и платье, оно должно поместиться целиком. Вы поняли?

Маурицио с Джакопо возвращаются к наброскам, а Лукреции только и нужно встать в позу, которую выбрал муж. Просто, да не совсем. Через минуту-другую мышцы в поднятой руке начинают ныть, потом гореть. Моргать приходится чаще, чем обычно: наверное, она не привыкла к пристальным взглядам. Кожа на ступнях будто истончилась, словно кости, не защищенные плотью, утопают в пол. Платье давит на плечи, пережимает легкие. Пойти бы в конюшню, оседлать мулицу и уехать прочь из виллы.

Взгляд Лукреции блуждает по комнате: только это движение ей позволяет Альфонсо. Сам он устроился в кресле, уперев руку в колено, и следит глазами то за Лукрецией, то за подмастерьями. Маурицио стоит у стены, на его беззаботном лице теперь написана мрачная сосредоточенность, брови нахмурены; нерешительно проведя карандашом по бумаге, он с тревогой смотрит на Лукрецию. Джакопо, напротив, незыблемо спокоен, как ствол дерева. Его рука уверенно летает над бумагой, взгляд поднимается лишь на мгновение, потом опять скользит к работе, и так непрерывно: вверх, вниз. Глядя на Лукрецию, он видит не человека, а расположение фигур, пересечение плоскостей и углов, игру света и тени.

— Вас утомляет позирование, любовь моя? — тихо спрашивает Альфонсо, встав перед ней.

— Вовсе нет! — Она подавляет зевок. — Почему вы так решили?

— У вас… — Муж поводит рукой, — …рассеянный вид. Усталый. Будто мы вас удерживаем силой.

— Нет, все хорошо.

— Вам не нравится?

— Нравится, честно!

— Тогда, может, постараетесь вести себя подостойнее? — шепчет он.

— Подостойнее?

— Не забывайте, вы моя герцогиня. Это должно читаться в вашей осанке, лице, каждой черточке.

Поджав губы, Лукреция кивает.

— Я постараюсь.

Когда Альфонсо отходит, Лукреция замечает на себе взгляд Джакопо. Она смотрит на него, а он — на нее. Его рука застывает над бумагой, он уже не рисует. Из натурщицы Лукреция превратилась в человека. Он косится на Альфонсо, который снова сел в кресло и теперь стряхивает с кальцони собачьи шерстинки, потом опять на Лукрецию. Губы подмастерья дрожат, но не от смеха. От неодобрения? Тревоги? Сложно понять. Она не сводит с него взгляда, и в воздухе между ними появляется и застывает почти осязаемая нить. Должно быть, и остальные слышат ее потрескивание, видят цвет: то ли красный, то ли синий, а может, смесь и того, и другого, ближе к пурпурному. Невозможно пройти через комнату и не наткнуться на нее: эта связь — или нить — оттолкнет посторонних, у нее свое место в комнате.

А разрывает ее Джакопо. Альфонсо кладет ногу на ногу, и Джакопо вспоминает о его присутствии, о своей работе, вновь склоняется над бумагой и неуверенно проводит карандашом где-то в верхнем уголке. Рука юноши чуть заметно дрожит, словно незримая сила держит его за локоть и немного трясет руку.

Тогда и Лукреция отворачивается к окну и видит на полоске неба над крышей виллы гряду туч в форме наковален.

Погода портится, небеса разверзаются и обрушивают на обитателей виллы настоящую бурю. Лукреция смотрит из окна спальни, как во тьме вырисовываются на миг горы, озаренные вспышками молний, а потом исчезают, появляются, вновь исчезают — череда каменных вершин в мерцающем свете небесного факела. Гром приходит секундами позже и рокочет, как огромный катящийся камень.

На улице воют собаки, запертые, где придется; суетятся слуги, забирая с улицы мебель; деревья гнет порывистый ветер.

Подмастерья должны были собрать вещи и вернуться в город. Теперь, конечно, они никуда не поедут. Лукреция с Альфонсо хотели отправиться сразу после них, но ветер и небо решили иначе. У погоды иной замысел.

Словно в ответ на мысли Лукреции, буря стискивает долину в могучем кулаке. Сначала раздается звук дождя — яростный стук по черепице, чавканье земли во дворе, журчание и бульканье в желобах. Delizia тонет в воде, с промокших стен и крыши стекают ручейки, за считаные мгновения с листвы потоком смывает летнюю пыль.

Подобная ярким речным дельтам, развилка молний оставляет свой ослепительный отпечаток; долина то вспыхивает, то погружается в темноту. Одуряющий жар последних недель отступает, зализывает раны в укрытии. Капли дождя с крупную монету падают на лицо и шею Лукреции сквозь открытое окно. Она протягивает ладони — пусть вода, впитавшая необузданный дух бури, попадет ей на руки.

Эмилия собирает вещи Лукреции в сундуки и сумки.

Камеристка тихо кого-то приветствует: значит, пришел Альфонсо. Лукреция поворачивается к нему. Наверняка он захочет полюбоваться с ней великолепием стихии.

— Окно нараспашку! Чем это вы заняты? Закройте, пожалуйста!

Поначалу его злость кажется напускной: похожий тон использует с мамой папа, когда Элеонора его поддразнивает или упрямится. В такие минуты отец говорит строго, но смотрит на жену ласково, как на балованного ребенка. Вот и Лукреция улыбается Альфонсо.

— Взгляните на бурю! — радостно восклицает она, открыв окно пошире — пусть муж поглядит. — Удивительная мощь! Видите, как потемнело небо, как…

Он сердито шагает к ней и хватает за запястье.

— Я сказал закрыть окно, а раз я велю, значит, надо выполнять! Без раздумий. Без промедления. Вам ясно?

Пальцы у него жесткие, не вырвешься. Тут Лукреция понимает, что он злится по-настоящему, это не игра. Не ослабляя хватки, муж захлопывает окно.

— И не от такого умирают! Ума лишились? Да вы закоченели! И промокли насквозь. — Щелкнув пальцами, он подзывает Эмилию. — Принеси что-нибудь сухое для госпожи. Да побыстрее!

Альфонсо оттаскивает Лукрецию от окна, причем отнюдь не ласково: ее рука повыше локтя стиснута будто кандалами; он отчитывает ее, твердит о холоде, ознобе, а тем временем развязывает ленточки на ее платье. Хватает полотенце, которое принесла Эмилия, и грубо трет лоб, щеки и голые плечи жены, а потом срывает