Русский с «Титаника» - Владимир Лещенко

(А ведь не ошиблась штучка американская, сенсация была, да только Ростовцев бы скорее язык проглотил, чем рассказал Лиз даже половину правды!)

– Увы… – развел стряпчий руками.

– И больше вы сказать ничего не хотите? – Американка была сама настойчивость.

– Уверяю вас, о переговорах Батта я знаю не больше вашего. Как и обо всем прочем… Простите, Лиз, – молвил Юрий, немного смущенный сложившейся ситуацией. – Да и вообще, мне кажется, что вы переработались. Вам следует расслабиться, отдохнуть. Оглянитесь вокруг. Вы на самом большом в мире корабле, чуде технической мысли. Наше путешествие скоро закончится. Нужно ловить момент…

Сказал, и тут же понял, что ляпнул, не подумавши о последствиях. Но было уже поздно.

Элизабет вдруг вздохнула, а затем взялась за застежку на своем платье. Ее пальцы задрожали, но девушке удалось все-таки справиться с замком. Она по моде современных дам носила платья, которые могла застегнуть без чужой помощи, – с застежкой спереди. Расстегнув ее, она стянула платье через голову.

– Боже мой, что вы делаете? – прошептал Ростовцев.

– Следую твоему совету, – пожала плечами журналистка. – Ловлю момент.

Сбросила туфли, а затем совлекла комбинацию и осталась только в небольших кружевных трусах. А затем пришел и их черед…

Он увидел ее всю.

…Крепкие икры, совершенные линии бедер. Безупречные ступни с изящными ноготками уходили в ворс ковра. Треугольник золотистого оттенка заставил его вздрогнуть…

«Господи, что же я делаю?! За стенкой сидит Елена и слушает!» А Лиз между тем опустилась перед ним на колени…

Последней внятной его мыслью была та, что сейчас он впервые в жизни оказался в постели с иностранкой в этой каюте роскошного лайнера посреди океана.

…Потом, лежа рядом с Юрием, она закурила белый с золотым обрезом «Кент». В тонких пальцах длинная тонкая сигарета выглядела как-то по-особому многозначительно.

Юрий смотрел в потолок каюты, к которому струился дым от пахитоски.

– Как мне нравится нынешняя свобода манер… – игриво заметила красотка. – У тебя, кстати, восхитительно сильное тело, – добавила она. – Сухой и поджарый, как степной волк. Нетипично для конторского работника.

Он мысленно усмехнулся. Мышцы, как и многое другое, – наследство ссылки и тюрьмы.

Когда надо нарубить дров, привезти их из леса на санях, запряженных клячей, или в которые запрягся ты сам с соседом, таким же ссыльным. Когда таскаешь полные ведра за сотню аршин из колодца. Тут уж поневоле нарастишь мускулы…

– Мне хорошо с тобой… – с нежностью сказала она. – Как-то уж очень хорошо. Даже страшно немного. Как будто все это в последний раз…

– Мне тоже… очень хорошо.

Она затянулась, пуская кольца в потолок, будто задумавшись.

А ему вдруг вспомнилось, как Елена лежала рядом в этой самой постели, а голова ее доверчиво покоилась у Ростовцева на плече…

И еще вдруг подумал, что был ли визит американки случайным или нет, однако вряд ли случайно оказался в кармашке ее платья некий деликатный резиновый предмет в тонкой шелестящей бумаге – несколько крупинок талька с него лежали на одеяле. Или он у мисс журналистки всегда с собой, ибо по фривольной поговорке случаи разные бывают?

– Думаешь, с чего это я тебя соблазнила? – промурлыкала она. – Морская романтика действует…

Журналистка заложила руки под голову.

– Ты и сам знаешь. Любое путешествие – это риск. Я люблю риск. А ты?

– Я имел его достаточно в юные годы и теперь все больше ценю спокойствие… – ответил он.

– Я тоже буду его ценить. В сорок лет, когда у меня будет толстый муж-клерк и трое детей, а я из журналистки стану домохозяйкой. И может, даже начну ходить по воскресеньям в церковь, как всякая добропорядочная домохозяйка… А пока… А пока… у тебя есть чем угостить даму?

– Коньяк…

– Годится и коньяк…

Юрий выбрался из-под одеяла, запоздало вспомнив, что облачен лишь в костюм Адама, и потянулся за полотенцем, как вдруг за его спиной раздался короткий вскрик.

Элизабет испуганно протягивала руку к его спине.

– В чем дело, дорогая? – И только потом догадался, что шокировало его мимолетную возлюбленную.

– Джордж – у вас… у тебя… эти шрамы… – с каким-то растерянным испугом ткнула она наманикюренным ногтем ему под лопатку. – Великий Боже! Что это?! Это же… я видела такое у старых рабов!

– Да, Элизабет, – медленно произнес Юрий. – Это следы от плетей… Ими меня били в тюрьме, куда я попал, будучи еще юным и наивным, за то, что читал не те книги и говорил не те речи… Сейчас такие речи свободно говорят в нашей Думе, хотя это не важно. В тюрьме я все еще посмел считать себя человеком, и когда надзиратель решил ударить меня в морду… да, в морду, у арестантов же лиц нет – только морды. Я перехватил его руку.

– И за это тебя… как негра?.. – сдавленно произнесла она.

Он чуть кивнул головой. Рассказать ей в подробностях? Не надо, наверное. Скучно рассказывать. Да и помнит он плохо.

При порке память удерживает только до двадцатого, край до двадцать пятого даже удара, а потом… Красный туман и остается только желание умереть…

– Мне дали девяносто девять плетей… – вымолвил он. – Почему не сто? Потому что по Тюремному уставу начальник тюрьмы собственной властью может назначать только до ста ударов: на сто и больше требуется уже разрешение от товарища министра внутренних дел… Извини Лиз, что огорчил тебя…

– Бедный… бедный мой, – порывисто приобняла его американка, выбравшись из-под одеяла.

Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. А затем несколько невпопад, но с искренним чувством добавила:

– Да, правильно говорил мистер Марк Твен про вашего царя: если для того, чтобы сбросить такое правительство, нужен динамит, то он за динамит.

Помолчав, Лиз поднялась и потянулась за трусиками.

– Я… пойду. Мы же еще увидимся, ведь правда?

Он только кивнул…

* * *

Спустя минуту после того, как Элизабет покинула каюту, скрипнула дверь гардеробной.

– Она уже ушла? – зачем-то спросила госпожа Кнорринг, ничем не выдавая своих чувств.

– Да… Елена… простите… – выдавил он из себя. – Это было…

– Вам не за что извиняться, Юрий, – грустно улыбнулась девушка. – Вы мне ничем не обязаны, это я обязана вам и вашей доброте… Я же перед вами в неоплатном долгу за то, что вы для меня сделали. А эта… сударыня… для нее это, как я сама слышала, дорожное приключение. Она ведь даже не подозревала, что здесь есть свидетели…

«О Господи, она все слышала!»

Они молчали и смотрели друг другу в глаза. Любые слова были бы сейчас излишними. Вот эта недосказанность, точно стена из стекла, разделяла их, и было боязно первым нарушить это грустное молчание.