Игроки Господа - Дамиен Бродерик

Джан тихонько взяла нас с Лун под руки и потащила к одному из подвесных мостиков, соединявших барку с окруженными лилиями островами, над которыми раскинулись шатры. Ее брат явно оскорбился.

— Ему нравится звук собственного голоса. Меня не было шестьдесят лет — а кажется, что прошел всего один день.

— Но он прав? Он хочет заставить меня поверить, будто слова — это вещи. Или вещи — слова.

— Слова, диаграммы, жесты, танцевальные па, вопли, формулы. Особенно формулы. Изобразительная онтология.

Это выглядело ничем не лучше добродушной софистики Тэнзи. Три дня назад я сгонял сотни овец, восседая на трясущемся мотоцикле, пил и ел грубую пищу на выжженных равнинах. То была реальность, она оставляла волдыри на ладонях и исторгала из тела реки пота. Слова никогда не смогут описать опыт. Я не собирался за здорово живешь заглатывать сумасшедшую идею, будто слова, символы, каракули и есть опыт.

Лун настойчиво сказала:

— Командир, нам не стоит отвлекать вас от доклада семье Зайбэков. Как раз перед вашим прибытием Аврил говорила о свершении беспрецедентного чуда.

Вне всяких сомнений, в ее голосе сквозили издевательские нотки. Похоже, мои родственнички прямо-таки жить не могли без дутой риторики. Однако, Лун явно относилась к обсуждаемому вопросу серьезно.

— Не сомневаюсь, мы приближаемся к чему-то поистине важному, какому-то решающему ключу к фундаментальной онтологии.

Мы вошли в шатер, сделанный из чего-то розового и просвечивающего. Повсюду подушки, звуки флейты навевают романтическую импрессионистскую атмосферу. Джан порылась в своем наряде, извлекла косяк, раскурила, глубоко затянулась и передала нам. Лун сделала легкий вдох, кажется, только из вежливости. Я отмахнулся. Предпочитаю держать свою нейрохимию под эндогенным контролем. Ну вот, уже прорываются семейные замашки. Я хотел сказать, что предпочитаю оставаться в трезвой памяти. Наркота одурманивает, а мне требовалась ясность мышления.

Едкий дым наполнил шатер, и на мгновение мне показалось, что меня повело. Элегантная татуировка на плече Джан встряхнулась, словно просыпаясь, и, трепеща прозрачными крылышками, взлетела к уху моей сестрицы.

— Они хотят, чтобы ты вернулась на барку, — голосок был тоненьким, но пронзительным.

— Черт, Сильвия! — Джан втянула дым, невообразимо надолго задержала дыхание, выпустила из носа пушистые клубы. — Скажи, что я буду через пять минут. Кстати, как поживает наша «Висячая псинка»?

— «Повешенный» в целости и сохранности пребывает на орбите Меркурия L4, изображая из себя кусок кометного мусора.

— Круто. А теперь давай, иди на место, иначе у этого несчастного мальчика глаза выскочат из орбит. Август, теперь день Сильвии прожит не зря.

— Он такой милый, — сообщил режущий голосок — и я покраснел, действительно покраснел! Феечка Сильвия на секунду зависла в воздухе, приняв соблазнительную позу и бросая на меня провокационные взгляды, затем упорхнула к Джан и снова превратилась в татуировку на ее руке.

— О’кей, дело вот в чем. Вы ведь знаете о тринадцатичасовом тридцатиминутном пике местного звездного времени?

— Э… нет, извини. Джан покачала головой:

— Ну и мальчишки нынче пошли! В вероятностных полях существует онтологический источник доступа с квазидиурнальным ритмом во всех параллелях, чей пик регулярен в звездном времени, но не в солнечной хронологии.

— Командир, я понятия не имею, о чем вы… — тут я моргнул, и две абсолютно различных части моего опыта, старая и новая, слились вместе в беззвучной вспышке озарения. — О боже! Ты говоришь о тридцати минутах Тэнзи!

— Кого-кого? И не называй меня командиром, солнышко, я всего-навсего твоя сестрица Джанин.

— Моей тетушки. Она медиум, или, по крайней мере, так утверждает. Телефонный, — я возбужденно приложил к уху правую руку с выставленными большим пальцем и мизинцем. — Она занимается этим только в определенное время суток. Нет, я не это хотел сказать. Время каждый день меняется.

— На четыре минуты, — вставила Лун. Вот это да!

— Я думал, ты не знаешь Тэнзи!

— Не знаю. Но это следует из звездной периодичности.

— Можно считать время разными способами, Август, — пояснила Джан, делая очередную затяжку, которая в любую минуту могла лишить ее вообще всякой способности считать что бы то ни было. Глаза моей сестры остекленели, она явно приближалась к коллапсу. — Солнечный день, отсчитываемый твоими наручными часами, продолжается двадцать четыре часа — период между двумя полуднями, то есть время, которое требуется Солнцу, чтобы снова засиять над твоей головой, так? — я кивнул, и она продолжила, несколько невнятно: — Но как насчет всяких там забавных неподвижных звезд, а? Ответь, Август?

— Ты их не видишь. Когда Солнце стоит прямо над головой.

С губ Джан сорвался бессвязный смешок.

— Неплохо! Эй, да у парня есть мозги! Слушай, не в том дело. Сколько времени занимает у… ну, не знаю… у Большой медведицы, чтобы поднырнуть под Землю, обогнуть ее и снова высунуться из-за горизонта? Даю подсказку: не двадцать четыре часа.

Я пожал плечами.

— Твоя взяла. Я-то думал…

— Двадцать три часа пятьдесят шесть минут и четыре целых девяносто одну сотую секунды! Этому учат в школе космических кадетов. В смысле, звездному времени. Звездному, то есть свойственному звездам. Звездовремени, верно? — тут Джан закашлялась. — Только не думай, будто я ходила в школу космических кадетов.

Вообще-то я думал о числах. Почти на четыре минуты меньше, каждый день. Получается, каждый год — на один звездный день длиннее? Двадцать восемь минут каждую неделю… Святые небеса!

Неудивительно, что внучатая тетушка Тэнзи начинала свои магические консультации, скажем, в пять вечера в понедельник, если в прошлый понедельник она начинала их в пять двадцать восемь, а в позапрошлый — в пять пятьдесят шесть. Моя таинственная пожилая родственница всегда танцевала под ритм иного барабана, но только сейчас я понял, что на самом деле ее часы тикали несколько по-другому.

— Тэнзи утверждала, что в этом каждодневном сдвиге времени заключено нечто особенное, — вслух сказал я. — Что-то психическое.

— Называй как хочешь, — отозвалась Джан, заталкивая косяк в пустую бутылку из-под шампанского. — Что для одной женщины онтологические основы, для другой — волшебство. И не спрашивай об этом Аврил, она забьет твою голову сущей чушью насчет влияния звезд.

— Так ведь ты сама говорила о звездах, — возразил я и поднялся. Воспоминания о Тэнзи снова пробудили чувство вины, ведь я бросил ее одну в доме, населенном демонами-мародерами, скачущими по ванной. Нет, конечно, ни Лун, ни моя сестра Мэйбиллин не походили на скачущих демонов, но вот насчет Купа меня терзали мрачные сомнения. Оставалось еще столько вопросов, которые я хотел задать Лун, например, какого черта они с Мэй складывали трупы машин — если я правильно понял их природу — в моей ванной. Просто на все не хватало времени. «Следующий вопрос!» — зловеще провозгласил Марчмэйн. И тут я вспомнил что-то мерзкое про Парсифаля и сообразил наконец с отвращением, что он был наивным придурком, ни разу в жизни не задавшим правильного вопроса. Джан взирала на нас счастливыми стеклянными глазищами. Вот дерьмо! Я негалантно схватил ее за руку и заставил встать.