Четвертый вектор триады - Юрий Белов

«Bay?»

«Да. Под утро он вежливо поинтересовался, не собираюсь ли я жениться и остаться в племени навсегда. Я, не вдаваясь в подробности, попросил его не телепортироваться внутрь шатра, а просто прогрызть ткань. Он слегка поворчал, но потом все-таки появился перед нами во всем своем волчьем великолепии. При этом он очень потешно отплевывался и крутил хвостом, как молочный щенок. Мы попрощались с Леттой и ушли к реке».

Ксана некоторое время лежала с закрытыми глазами.

«Ваш последний поцелуй был очень трогательным. — Она посмотрела на Олега спокойным открытым взглядом. — Но откуда на ее руке взялась кровь?»

«Она попросила, чтобы Bay ее укусил. Это должно было отвести подозрения в соучастии».

«Я хотела бы встретить ее. Мне кажется, мы могли бы стать подругами… У меня ведь никого нет, только Эола. Но она старше на тысячу лет. Почему ты до сих пор не познакомил меня со своей сестрой?»

«Она живет далеко, в нашем старом лесном домике. Там, где умерла мама, а затем бабушка… Там, где ее отец убил моего…»

«Прости. — Ксана на секунду прижалась щекой к его груди. — Я — глупая эгоистка. Ты тоже совсем один… Оле, родной, ведь я скакала сюда, чтобы спросить: все эти крестьяне и беглые рабы действительно важны для тебя?»

— Да, — вслух сказал Олег, спокойно встретив влажный, непонимающий взгляд Ксаны. — Не ради них. Ради меня самого. Кто-то сказал: ты в ответе за всех, кого приручил. Я позволил себе возжелать справедливости Я разжег эту жажду в тысячах людей. Мои песни будоражили души и ломали привычные рамки. Мы с Гвалтом подвигли мирных землепашцев к войне и убийству. И теперь пришло время платить за безумную надежду. Мне уже ясно, что ничего нельзя изменить, размахивая железом и громко крича о справедливости. Светлые идеалы нужно любить по возможности тихо! Будущее создается не поступками, а мыслями людей. Пока мы желаем равенства и свободы, — мы Свет и Добро. Но когда мы идем убивать во имя свободы и равенства, — мы Зло, мы Тьма… Я только сейчас осознал истинный трагизм строк великого поэта:

Боюсь я любых завываний трубы,

взирая привычно и трезво:

добро, стервенея в азарте борьбы,

озляется круто и резво!

Понимаешь, изменения происходят в мире постоянно, исподволь, и не нам пытаться ускорить космические процессы. Нужно успокоиться и правильно почувствовать круг своей ответственности. Он невелик: сам человек, его семья, его Дело, или — если точнее — его Призвание. Нельзя объять необъятное. Нужно осознать Необходимость и запастись Терпением. А вот это-то и оказывается труднее всего.

Мы созданы по образу и подобию божьему и поэтому чувствуем несовершенство происходящего.

И пытаемся Творить.

Но мы не только не равны Творцу. Мы всего лишь его жалкие Образы и Подобия.

Образины.

А поэтому мы Творим на своем жалком, ущербном уровне. И рано или поздно приползаем к пыльным иконам с плачем: «Что же это я натворил?»

Свобода воли… Проклятая способность чувствовать себя хозяином своей жизни без малейших на то оснований. Проклятая раздвоенность Выбирающего. Выбрал одно и навсегда лишился второго.

Пошел налево и не попал направо.

Выбрал себе жену и навсегда лишился всех остальных, таких красивых и соблазнительных.

«У кого есть выбор — тот несвободен!» И еще: «Свобода — есть осознанная необходимость!» В этих двух фразах заключен изрядный кусок пресловутого смысла жизни.

Грустный кусок. Претящий нашим богоподобным амбициям.

Мы не согласны ждать. Мы хотим хорошей жизни сейчас, немедленно. И не замечаем, что жажда социальной справедливости превращается в социальную зависть, что в рядах борцов за свободу полно грабителей и убийц, которым и дела нет до истинно светлых идеалов, до которых, если говорить честно, и нам далековато. Ибо своя рубашка все-таки ближе к телу, и не было еще человека, не придумавшего оправдания собственному свинству!

Олег закончил горький монолог и приоткрыл окно, пытаясь освежить разгоряченное лицо прохладой летней ночи.

За окном кипела и булькала ночная жизнь тридцатитысячного лагеря. Орали пьяные борцы за свободу, визжали маркитантки, с воем дрались собаки, отнимая друг у друга грязные кости с ошметками полусгоревшего мяса… Неподалеку кого-то рвало…

— Теперь я окончательно понял, что разум не должен намечать слишком далеко идущие цели. Его дело — тактика. А стратегия — привилегия сердца.

Во всех делах, где ум успешливый

победу праздновать спешит,

он ловит грустный и усмешливый

взгляд затаившейся души…

Сейчас я утешаю себя лишь мыслью, что далеко не все мои песни призывали к борьбе за свободу. Большая их часть — о Любви!

Поэзия! Нет дела бесполезней

в житейской деловитой круговерти,

но все, что не исполнено поэзии,

бесследно исчезает после смерти![6]

— Как хорошо, Олег, милый! Ты говоришь, и я чувствую, что это правда!

— Нам пора ехать, любимая. — Олег присел на край ложа. — К утру я должен вернуться. Bay проводит тебя до самого замка. Не волнуйся и жди от меня вестей. Что-то говорит мне, что моя последняя битва еще далеко впереди. Ты веришь мне?

— А что мне еще остается делать? — прошептала Ксана, глядя на друга глазами, полными тоски и боли.

Лэйм

Орчья Чащоба

Ночь

Воздух был так пересыщен запахами и ароматами, что Нес Твур и Мои Струм долго не могли отплеваться и отсморкаться.

Кроме того, вокруг было темно, как в пещере покинутой Спецзоны.

— Каждый раз такая хренотень, — жаловался Твур, пытаясь приоткрыть слезящиеся, воспаленные глаза. — Как они тут живут, эйнджел их забери?

— А вот с этим ты тут поосторожней, Лупоглазый. Здесь до эйнджелов рукой подать. Обожди троху. Это у тебя гляделки просто малость великоваты, вот и слезятся.

Струм возился где-то рядом, но рассмотреть его Гвуру никак не удавалось.

— Не понял! Как это у меня великоваты? А у тебя? Меньше, что ли? — Твур начал остервенело щуриться, пытаясь прояснить поле зрения.

— Не верещи! Ну, досталось тебе слегка модифицированное тельце, так радоваться должен. Особые поручения будешь выполнять. Незаменимым станешь! — Голос Струма был заметно ниже тоном и доносился откуда-то сверху.

— Опять не понял! Какое такое модифицированное? Глаза большие, говоришь? А остальное? — Твур растерянно шарил вокруг руками. — А чего это у тебя колено на уровне моего носа? Ах ты гад ползучий! Ты же себя великаном сделал. А меня? Карликом? Вот плюнь ядовитая! Позаботился, называется, о кореше! Помог приятелю! Ай! Убери лапищу-то! Убери, говорю! Не хватай меня за глотку, амбал против-х-х-м-м…