Штрихи и встречи - Илья Борисович Березарк

обязательно должен был носить крахмальные воротники и манжеты, а это доставляло милым мальчикам немалые страдания. В стенах нашей гимназии это, правда, не очень соблюдалось. Но, например, в театре это было обязательным.

Для наблюдения за всем этим существовали специальные надзиратели (их обычно называли «педелями»). Автор этих строк вместе с другими гимназистами раз совершил преступление, и виновником этого преступления был — кто вы думаете? Шекспир.

В те дни пользовался в нашем городе большим успехом спектакль «Сон в летнюю ночь» в постановке известного режиссера К. Марджанова.

Я долго убеждал нашего не слишком умного инспектора выдать мне разрешение на посещение спектакля.

— Это ведь не оперетта, не фарс, это Шекспир.

— Все это так, — говорил он, — но там у дам слишком фривольные туалеты.

Так разрешение и не было получено, пришлось одеться в штатский костюм. Но на мою беду меня заметил дежуривший «педель», надзиратель соседней черносотенной гимназии. И поспешил подать соответствующий рапорт моему директору. По-видимому, тут был скрытый смысл («вот к чему приводит зловредный либерализм»). Но у Николая Павловича хватило ума положить этот рапорт под сукно, и я о нем узнал много позже, когда стал уже студентом.

Преподавали в нашей гимназии по тому времени действительно хорошо. Учителя были людьми опытными, часто даровитыми и всегда либеральных взглядов. В нашей гимназии зубрежка была исключена, и товарищи из других учебных заведений удивлялись, как мы без нее обходимся. Даже латынь (древнегреческий язык тогда уже не преподавался) наш учитель Горский преподавал увлеченно: это был человек, влюбленный в античность, восторженно цитировавший стихи Овидия, Горация, Вергилия, прозу Цезаря и Цицерона. Под его руководством мы почувствовали всю прелесть отжившего языка, а это, конечно, не всякому дано.

По-своему оригинально преподавал закон божий отец Иоанн, один из немногих тогда либеральных священников. Он главное внимание обращал на этическую сторону христианства и старался делать так, чтобы его предмет по возможности не противоречил ни физике, ни естественным наукам. Например, сотворение мира богом в семь дней он рассматривал как своеобразную символику. Каждый день здесь может означать тысячелетие.

В нашей гимназии были физические и химические кабинеты, показывалось много интересных опытов. Это было тогда в школе делом новым. Преподаватель географии и естественной истории Горожанкин устраивал многочисленные экскурсии, даже возил наших гимназистов на Алтай (я в этой экскурсии не участвовал по болезни), а также обошел с нами все сколько-нибудь интересные места в окрестностях города.

Был у нас совсем необычный учитель истории со странным именем Шалва Язонович. Он очень интересно рассказывал нам об истории Рима, от него я впервые услышал о законах классовой борьбы, об учении Карла Маркса. Его занятия прекратились внезапно. Потом выяснилось, что он был социал-демократом, ему грозил арест. Он бежал в Турцию и там случайно погиб, доверившись шарлатану, рвавшему зубы на константинопольском базаре. В результате — заражение крови и смерть.

Николай Павлович рассказывал моему отцу, что немало было у него неприятностей из-за этого преподавателя. В чем только его не обвиняли!

Русскую литературу преподавали у нас несколько человек, среди них были люди талантливые, выступавшие в прессе с критическими статьями, как Н. И. Цинговатов, которого гимназисты называли Помидором за рыжий цвет волос, и М. В. Португалов. Официальный курс литературы в гимназии кончался Тургеневым, а мы изучали Достоевского, Толстого, Чехова, даже — страшно сказать — Горького! Читали современных писателей, таких как Андреев, Куприн, а из поэтов — Бальмонта и Брюсова (Блок тогда был мало известен). Только литература изучалась так, будто она к жизни не относится, находится в стороне от жизни. Оттого гуманистическое содержание литературы, ее народность звучали приглушенно. Мы знали Белинского, Добролюбова, они были легальны, а вот о Герцене упоминали вскользь, а имя Чернышевского вообще было неизвестно гимназистам.

Да, гимназия Николая Павловича была характерна для тогдашнего буржуазного либерализма. Наука здесь была по возможности отгорожена от жизни. И все же для того времени наша гимназия была передовым учебным заведением. К чести ее создателя и новоявленного дворянина следует сказать, что в дни революции он не бежал, не эмигрировал, продолжал свою педагогическую работу, даже читал лекции в университете. Его торжественно похоронили за несколько месяцев до начала Великой Отечественной войны. Меня тогда в городе уже давно не было.

ЗАВТРАК ФОН ФРИЧЕ

В интеллигентных семьях того времени полагалось учить детей музыке. Даже если у них не было желания и заведомо не было музыкальных способностей. Вот и я наряду с русской грамотой должен был постигать грамоту музыкальную. Слуха у меня не было никакого, и эта грамота мне давалась с огромным трудом. То, что я выучил с трудом, я давно забыл. И скоро для меня даже самые простые ноты стали, как говорится, грамотой «китайской».

Эти почти насильственные занятия привели к тому, что я почти ненавидел музыку и, когда впоследствии стал интересоваться искусством, читать о театре, живописи, даже архитектуре, музыку как-то обходил. В нашем городе летом играло два симфонических оркестра. Я никогда их не слушал. Меня пугал гром труб и раздражал писк скрипки. Только потом, через много лет я медленно, постепенно стал подходить к самому примитивному пониманию музыкального творчества. А в детские годы я принужден был заниматься музыкальными упражнениями почти ежедневно. Сколько я ни убеждал маму, что у меня ни способностей, ни слуха нет, она оставалась непреклонной. «Конечно, — говорила она, — виртуоза из тебя не выйдет, но каждый интеллигентный человек должен хоть немного играть на рояле». Я предпочитал быть человеком неинтеллигентным.

Впоследствии я оценил слова раннего Маяковского: «И музыкант не может вытащить рук из белых зубов разъяренных клавиш!» Я был таким горе-музыкантом.

Преподавал мне музыку Оскар Оскарович фон Фриче, толстый немец в синих очках. Он считался в нашем городе образцовым преподавателем музыки, особенно для детей дошкольного и раннего школьного возраста.

В двух больших учебных комнатах стояло по два рояля. Оскар Оскарович учил одновременно четырех человек, переходя от одного инструмента к другому. Меня он ругал, говорил, что слон наступил мне на ухо, и все же продолжал меня учить. По-видимому, он считал, что, раз ему платят деньги, он это делать обязан.

В конце концов моя мать поняла, что учиться музыке мне, пожалуй, нечего. Так кончилось мое сравнительно недолгое музыкальное образование. Но для меня оно имело неожиданные последствия. Уже много лет позже, когда я учился в старших классах гимназии, я то и дело слышал странный шепот за спиной: «Это тот гимназист, который съел завтрак Оскара Оскаровича фон Фриче!» И даже позже, уже в университетские годы, я не раз слышал: «Этот студент съел завтрак…»