Оливер Лавинг - Стефан Мерил Блок

– Господь подает нам, правда же? – задумчиво говорила Марго в тот день. – Я занялась этой работой, потому что потеряла ребенка. И вот теперь работаю с таким мальчиком, как Оливер.

Чарли кивнул. Он вырос в непосредственной близости от подобных жизнерадостных христианских рассуждений, и они по-прежнему казались ему уютными, хоть и немного приторными, словно кусок яблочного пирога с корицей из «Пирогов Блисса».

– Что ж, – сказал Чарли, – если есть на свете женщина, идеально подходящая для этого дела, то это вы.

Он и вправду так думал. В том первом разговоре обнаружилось, что Марго любит прикасаться к собеседнику: хватать за кисть, плечо, колени – так же делали учителя муниципальной школы, когда заходили проверить, как идет домашнее обучение.

– Спасибо, – ответила Марго. – Правда спасибо. Надеюсь, ты прав.

Ощущение пальцев Марго на его ладони было сильнейшим и тревожащим; его отношения с матерями – не только с его собственной – складывались непросто. Когда в колледже, а потом в Нью-Йорке друзья Чарли рассказывали об обидах, которые им нанесли матери, Чарли с энтузиазмом поощрял их жалобы. Но, читая книги и смотря фильмы, Чарли неизменно обнаруживал, что сопереживает именно матерям. И вот здесь, в этой надушенной женщине с обвисшими щеками, скрывалась еще одна мать, которая потеряла еще одного ребенка; ее сила ошеломила Чарли.

– Расскажите о себе, – попросил он.

И Марго с радостью поведала ему свою жуткую историю. О том, как муж оставил ее на последних сроках беременности, а Кора родилась с тяжелым генетическим заболеванием; о четырех астматических, безмолвных годах, после которых девочка умерла от удушья. О том, как Марго провела год в апатии, мысленно разговаривая с дочерью, и о ее «втором рождении» – двухгодичных курсах в Остине, где время было поделено между университетскими аудиториями и больными с мышечной дистрофией, болезнью Паркинсона, церебральным параличом и аутизмом, за которыми Марго ухаживала в государственной больнице в западной части Остина. О том, как Марго и ее сокурсники с энтузиазмом неофитов выполняли даже самую тяжкую работу: помогали старикам напечатать сальные реплики, обращенные к медсестрам; с помощью кукол-марионеток озвучивали жалобы аутичных детей, которые хотели дольше играть в компьютерные игры; показывали словарные карточки онемевшим после инсульта девяностолетним пациентам, которые в ответ на веселую болтовню логопедов могли только закатывать глаза. Как все в ее скромном кружке разделяли одну мечту: поработать с больным с синдромом изоляции.

– Заниматься такими пациентами, как Оливер, – сказала Марго с печальной улыбкой, – для нас, логопедов-нейропсихологов, – это все равно что расписать Сикстинскую капеллу, возвести собор.

– Не сомневаюсь, – ответил Чарли и указал на койку. – И куда же вы заложите первый камень в фундаменте этого собора?

– У нас в Остине была невероятная преподавательница, профессор Брукс. Просто потрясающая женщина. Я могу о ней рассказывать часами. Так вот, эта профессор Брукс, она любила говорить, что работать с такими больными – это примерно как работать радистом в старые времена. Твои пальцы и ЭЭГ – как антенны, но сначала они улавливают только шумы. Твоя задача – осторожно менять настройки и очень внимательно слушать, пока не начнешь различать сигналы.

В Марго Страут Чарли узнал типаж, известный ему по колледжу Торо: она была одной из этих тревожно-взбудораженных студентов, столь благодарных колледжу за то, что у них не попросили предъявить их жалкий или вообще отсутствующий школьный аттестат, и столь упорных в желании не упустить этот чудесный второй шанс.

– С таким поражением мозга, как у Оливера, произвольные движения скорее всего можно обнаружить в районе шеи и выше. Там я и начну, – объяснила Марго, а потом позволила Чарли понаблюдать за ней; он постарался не выказывать скепсиса, глядя на ее грубо-примитивные «техники».

– Моргни дважды, чтобы сказать «да», и один раз, чтобы сказать «нет», – сотни раз повторяла Марго, обращаясь к Оливеру, словно к связанному партизану с кляпом во рту. Она касалась своими пальцами-антеннами области возле его глаз и не отрываясь смотрела на индикаторы датчиков ЭЭГ, которые предварительно крепила к голове Оливера. Разумеется, его глаза продолжали просто бессмысленно подрагивать, как неправильно вкрученные лампочки. Проходили дни, Марго повторяла ту же процедуру на челюстном суставе, на спинке языка, на горле, на каждой брови. С помощью своих электронных устройств она демонстрировала Оливеру разные цвета и картинки, проигрывала звуки. И часто останавливалась, чтобы перепроверить программу обработки ЭЭГ.

– Я знаю, выглядит не очень убедительно, – сказала Марго Чарли и его матери спустя несколько дней. – Но в этом безумии есть своя логика. Существует строгая система: как и где проверять. И возможно, самое главное для меня сейчас – просто остаться с ним наедине. Неловко это говорить, но необходимость работать на публику немного отвлекает.

Намек понят. Иногда Марго удавалось выкроить для четвертой койки лишь полдня; иногда она вообще не могла прийти. Но Чарли и его мать знали, что даже несколько часов этого волонтерского труда означают, что другие неврологические больные Западного Техаса остаются без голоса; поэтому Чарли и Ева боялись по неосторожности сделать что-нибудь, что отобьет у Марго охоту, напомнит ей о других ее обязанностях.

Но все же Чарли не мог удержаться. Каждый день поздним утром, когда они приезжали к Оливеру, Чарли спрашивал Марго, есть ли новости, словно думал, будто Марго не ищет какой-нибудь знак, а медленно прокладывает кабель связи между Оливером и миром. Расспросы младшего Лавинга явно раздражали Марго; жизнерадостная женщина, еще недавно рассуждавшая о чудесах, все чаще отвечала тяжелыми вздохами. Однако Чарли подозревал, что Ма досаждала Марго даже больше – тем, что вечно избегала ее взгляда, страшась прочитать в ее глазах нежелательный ответ.

– Поверь мне, – говорила сейчас Марго. – Когда у меня будет что вам сообщить, я сделаю это немедленно.

– Хорошо, – сказал Чарли, потирая руку, словно предлагая ее Марго для нового пожатия. – Если уж совсем по-честному, у меня к вам еще вопрос есть.

– Вот как?

– Да. Я, кажется, никогда еще не спрашивал: обычные сроки, они какие? В смысле существуют ли временные рамки? Сколько обычно требуется времени на такого пациента, как Оливер? Если вообще там есть что искать.

– К сожалению, здесь нет ничего «обычного». Каждый случай индивидуален. Требуется терпение. Иногда много терпения. Пока что мы даже не знаем, насколько Оливер способен нас понять. Очень важно всем нам это хорошо осознавать. Когда проведут следующее обследование, мы получим очень ценную информацию.

Чарли услышал какое-то сдавленное скрипение. И не сразу понял, что этот звук вырвался из его собственной носоглотки. Черты округлого лица сидящей перед ним женщины импрессионистически смягчились.

– Ой, – сказал Чарли, хлопая по своим слезам. – Боже, извините.

Однако же это, судя по всему, оказалось тайным паролем, открывающим крепость сердца. Марго вновь взяла его руку в свою, затем обхватила его плечи и спину. Чарли тонул, захлебываясь в надушенной ложбинке солидной груди.