Николай Гумилев - Владимир Полушин

Даже в облике двух эстетов было что-то общее. Оба носили короткую стрижку и тщательный пробор. О Сергее Константиновиче, который был старше Гумилёва на девять лет, говорили даже, что в Париже он навсегда протравил себе пробор. Он, как и Гумилёв, тщательно следил за внешностью и одевался с подчеркнутым изяществом. Не зря в своих мемуарах Маковский вспомнил именно то, в чем был одет Гумилёв. Это и понятно. Отец Маковского — художник Константин Егорович — был популярен в высших кругах императорской России. Заказы на портреты влиятельных особ дворянского общества позволяли семье жить в большом достатке и не отказывать себе ни в чем. С детства Сергей привык быть в центре внимания. Отец писал с него героев своих картин: «Маленький вор», «Маленький антиквар». Позировал он и в образе боярского сына для полотна «Боярский пир». Маковский-старший был удостоен чести писать портреты Государя Императора Александра II. Ему позировал сам Государь и остался доволен его работой. Александр II называл Маковского «мой живописец». Манеры высшего света были с детства хорошо усвоены Сергеем. Он вспоминал в эмиграции: «Поколение, выросшее в „петербургской“ атмосфере девяностых годов — когда юноши еще считали нужным прочесть Бокля и Спенсера, в семьях с наследственной культурой все как-то завертелось вокруг вопросов искусства, поэзии, философских обобщений и парадоксов, — это поколение чуть космополитичное по образованию, но с сентиментальной оглядкой на помещичье, барское житье, неудержимо потянулось на Запад, от доморощенного безвкусия — к „живым водам“ Запада, в Европу „святых чудес“. И случилось неизбежное: Европа конца века, о художестве которой, литературе, поэзии, музыке мы знали до тех пор совсем мало, Европа, предававшаяся всем изысканностям и излишествам воображения и мысли, захватила наших культуртрегеров умственным богатством, дерзновением, всеискушенностью». Гумилёв к высшему свету никогда не принадлежал, но манерам высшего света был обучен и тоже ездил в Европу «святых чудес».

Итак, два элегантных эстета нашли общий язык. Они долго разговаривали, стоя у картин в выставочном зале. Гумилёв много и интересно рассказывал Маковскому об Иннокентии Анненском, обещал познакомить Сергея Константиновича с молодыми поэтами — своими друзьями. Анненского тогда Маковский знал по преимуществу как автора переводов Еврипида и не подозревал, что книга стихов «Тихие песни» также принадлежала ему. Расстались они с мыслью о том, что после закрытия журнала «Мир искусства» необходимо создавать новый, который не только бы его заменил, но был бы еще и литературным журналом.

Сам Маковский именно об этом в ту пору и мечтал. Еще 24 ноября 1908 года он писал А. Бенуа: «…речь идет действительно о „нашем“ будущем журнале. Между прочим — нравится ли Вам название сборника „Акрополь“?»

К этому времени Сергей Константинович был широко известен своими работами в области искусства. Дебютировал он в 1899 году в журнале А. Давыдовой «Мир Божий». А за год до этого открылся журнал, который привлек внимание Маковского. Это был дягилевский «Мир искусства».

И, как признавался сам Маковский, он окунулся в атмосферу исключительно вдумчивого и всеискушенного служения искусству. К журналу были близки поэты Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Николай Минский, Федор Сологуб, а также Василий Розанов.

В начале 1900-х годов Маковский заведовал художественным отделом «Журнала для всех», издаваемого Виктором Сергеевичем Миролюбовым. Здесь он и познакомился с Александром Блоком, напечатал его стихи и выплатил ему первый гонорар.

Уже в 1906 году С. Маковский выпускает первый том своего обстоятельного труда «Страницы художественной критики», а через два года появляется второй. Автор вступительной статьи к посмертному сборнику стихов Маковского «Реквием», вышедшему в 1963 году в эмиграции, писал: «В этих книгах впервые в области русской художественной критики были найдены новые формы и указаны новые пути понимания современного искусства. До того Россия была далека от западного влияния, особенно в области живописи, а в Европе царствовали уже импрессионисты: Сезанн, Ренуар… Мане и другие, зарождалась абстрактная живопись… и кубизм Пикассо, Брака и других вождей новой французской школы. Сергей Маковский в своих книгах „Страницы художественной критики“ открыл этот новый мир русскому читателю, явившись предвестником новой эры в русской эстетике и культуре».

В 1906–1908 годах Маковский читал курс лекций по всеобщей истории искусства в Обществе поощрения художеств. В 1907 году, вместе с бароном Н. Врангелем, он пытался открыть журнал «Помещичья Россия», но осуществить самому эту идею не удалось. Однако идея не погибла, ее подхватил другой писатель, Владимир Крымов, и стал издавать журнал «Столица и усадьбы». В конце 1908 года Маковский взялся за устройство выставок русских художников, и «Салон 1909 года» был «пробным шаром».

Гумилёв увлекся идеей создания журнала и писал 26 февраля 1909 года Брюсову: «…Новых стихов я сейчас не посылаю, потому что большая часть их появится в альманахе „Акрополь“». Теперь много сил и времени Гумилёв отдавал организации нового журнала. В этом же письме он признавался мэтру: «Творчество мое идет без больших скачков, и я прилагаю все старанья, чтобы каждая вещь тем или иным была выше предыдущей. И то, что я очень редко получаю за него похвалы, служит, как мне кажется, лучшей гарантией того, что я не изменяю сам себе. Это в теории, а на практике я очень обескуражен и пишу по одному, по два стихотворения в месяц».

Однако в эти первые месяцы 1909 года Гумилёв хоть и писал, по его признанию, мало, но не сидел сложа руки. Он — в центре многих событий литературной жизни Петербурга. Он снова стал посещать «Вечера Случевского» и на одном из них 10 января на квартире В. В. Уманова-Каплунского на Каменноостровском прочел ставшее вскоре широко известным стихотворение «Варвары». Стихи молодого поэта понравились далеко не всем. Одна из старых участников кружка М. Г. Веселкова-Кильштет писала с чувством явного неодобрения в письме А. Е. Зарину: «…Но кто решительно не в моем вкусе — это Н. С. Гумилёв. Юнец 22 лет с великим апломбом. Мне в его присутствии читать настоящая пытка…» Увы, статисты всегда завидуют яркому таланту.

3 февраля поэт принял участие в литературной части концерта-бала в зале Павловой в Санкт-Петербурге на Троицкой, 13. А вскоре вместе с друзьями отправился в дом Армянской церкви на Невском проспекте, где открылась шестая выставка нового общества художников. Для посещения этой выставки у него был и личный повод: на ней экспонировался его портрет, написанный Ольгой Делла-Вос-Кардовской.

В это время Гумилёв начал проводить творческие вечера у себя в Царском Селе, с чтением стихов до полуночи и вкусными мамиными пирогами. Такие встречи стали традицией и проводились с весны до лета. Сохранилось письмо Гумилёва сыну Анненского Валентину от 23 мая 1909 года, Николай Степанович писал: «Дорогой Валентин Иннокентьевич. Узнав, что Вы не выходите по воскресеньям, я нарочно собрал у себя моих друзей в субботу, чтобы иметь удовольствие видеть и Вас. Итак, жду Вас сегодня вечером, конечно, пораньше. Ауслендер читает новый рассказ. Это последний раз в этом сезоне собираются у меня…»

Но события были не только приятные, случались и огорчения. Уже в то время поэта окружают слухи, сплетни и недомолвки. Об одном таком случае вспоминал его друг Сергей Ауслендер: «…Затем последовала зима, особенно тусклая, с литературными событиями и передрягами. Я помню стиль легкомысленного высмеивания. Тут подвизались М. Кузмин, К. Сомов, П. Потемкин и другие. Страшно издевались над всеми, сплетничали. И Гумилёва в первый раз встретили с издевкой за его внешний вид. Кто-то из этой компании насплетничал ему, будто бы я рассказывал, как он приехал ко мне ночью, что у него стеклянный глаз, который он на ночь кладет в стакан с водой. Страшно глупо! В это время мы долго не видались с ним, и я ничего не знал об этой сплетне. Приблизительно в феврале 1909 года Н. Евреинов ставил „Ночные пляски“ Ф. Сологуба, где все роли исполнялись литераторами… На одной из генеральных репетиций было очень весело. Гумилёв подошел ко мне и с видом вызывающего на дуэль сказал, что нам нужно наконец объясниться. Я удивился. Он пояснил, что ему известно то, что я распространяю про него. Я рассмеялся и сказал, что это глупая сплетня. Он сразу поверил, переменил настроение, и мы весело пошли смотреть балерин, которых привез для балетных номеров Фокин… С этих пор начался период нашей настоящей дружбы с Гумилёвым, и я понял, что все его странности и самый вид денди — чисто внешнее. Я стал бывать у него в Царском Селе. Там было очень хорошо. Старый уютный особняк. Тетушки. Обеды с пирогами. По вечерам мы с ним читали стихи, мечтали о поездках в Париж, в Африку. Заходили царскоселы, и мы садились играть в винт. Гумилёв превращался в завзятого винтера, немного важного. Кругом помещичий быт, никакой Африки, никакой романтики… Его не любили многие за напыщенность, но если он принимал кого-нибудь, то делался очень дружественным и верным, что встречается, может быть, только у гимназистов. В нем появлялась огромная нежность и трогательность. В это время был задуман журнал „Аполлон“. В его создании Гумилёв сыграл важную роль».