Встать, суд идет! - Наталья Нестерова

* * *

Те времена, когда Гога не знал, с какой стороны за морковку взяться, давно прошли. Гога любил поесть и любил изредка готовить. В начале его пути на финансовый олимп вдруг пошла мода у состоятельных мужиков самим не только шашлыки делать, но и варить плов, коптить рыбу. Сохранилась ли эта мода до сегодняшнего дня, Гогу не волновало, он давно уже не плясал под чужие дудочки.

Козленок на вертеле удался – три четверти прожарки, что и требовалось. Гога умял целую ногу козленка и большую тарелку гарнира – молодого картофеля, печеных овощей, обернутых беконом. Сеня довольствовался небольшим кусочком вырезки и зеленым салатом.

Они сидели у камина в удобных креслах, обитых искусственно состаренной кожей. Гога плакался на жизнь. Говорил, что все ему опротивело, что нет азарта, драйва, интереса. Ничто не радует: ни дети, ни внуки, ни барыши.

– Паниковский, помнишь, в «Золотом теленке», жаловался, что его девушки не любят. А у меня другой поворот: я девушек не люблю.

– Так ведь есть же средства… – начал Сеня.

– Ты что, старик! – обиделся Гога. – Виагра мне не нужна. Ты не понял. Я могу, отлично могу. Но не хочу! Вот в чем петрушка.

– Ну да, ну да, – кивнул Сеня.

И подумал: «Так я тебе и поверил, что можешь, бегемот».

– А вообще как со здоровьем? – спросил Сеня.

– Ни к черту: одышка, сердце барахлит, давление скачет, печень буксует, сахар в крови.

– О! Так серьезно? Что врачи-то говорят?

– Врачи, и наши, и заграничные, натуральные пиявки – им бы только присосаться к толстому кошельку. Мне не жалко, был бы толк, а не пшик.

– Ты по-прежнему резок в оценках и рубишь сплеча. Конечно, годы наши не малые. Скольких ребят уже нет. Две трети курса дама с косой забрала.

Гога никогда не ходил на похороны однокашников, друзей юности, даже венков не посылал. Гога легко выбрасывал из памяти ненужных людей. Сеня обязательно отмечался на печальных мероприятиях: приезжал на полчаса постоять у гроба или сказать проникновенные слова на поминках. Неизвестно, кто когда может быть нужным, да и популистскую связь политика с массами никто не отменял.

– Старость, будь она проклята! – ругнулся Го га. – Жить скучно и умирать страшно. Боюсь смерти, до дрожи боюсь. В молодости спектакль смотрел «Средство Макропулоса».

– Карела Чапека.

– Что?

– Пьеса Карела Чапека.

– Может быть. Там средство было, эликсир, выпил – и вечная молодость тебе обеспечена. За такой эликсир я отдал бы все свои капиталы.

– Столько, возможно, не понадобится, – тихо обронил Сеня.

Гога залпом допил коньяк, налил себе еще. Он внимательно смотрел на Сеню, точно увидел его только сейчас. В отличие от рыхлого, обрюзгшего Гоги Сеня был стройным, подтянутым, холеным. На шестьдесят с большим хвостиком он не выглядел, максимум – на сорок пять.

– У тебя ведь был инфаркт? – с подозрением спросил Гога.

– Три инфаркта.

– А теперь на горных лыжах катаешься? – Гога вспомнил, что приятель прибыл к нему прямо с альпийского курорта.

– Два раза в год лыжи, – подтвердил Сеня, – каждую неделю теннис, хочу еще дзюдо заняться, это теперь модно. Жениться собираюсь через три месяца, когда моей девчушке восемнадцать исполнится.

Гога почувствовал во рту горький привкус отчаянной зависти.

– Китайская медицина? – быстро спросил он. – Вьетнамская? Это я уже проходил.

– Боже упаси. Они там, говорят, глистами лечат. Бр-р-р! – поморщился Сеня и попытался сменить тему: – Как тебе креатура премьера на пост главы межбанковского объединения?

– Пижон. Смотрит в рот начальству, без их соизволения в туалет не сбегает отлить. Колись! – хрипло потребовал Гога, которого в данный момент не интересовали все деньги мира и не волновали никакие высокие назначения. – Как ты омолаживался?

– Здоровый образ жизни, – отвел глаза Сеня.

– Не свисти! – Гога глотнул коньяка. – Когда Черчиллю исполнилось восемьдесят, Би-би-си собрала специальную команду, чтобы освещать его смерть. А Черчилль пережил эту команду! И в девяносто, когда его спрашивали о секрете долголетия, говорил: «Ешьте и пейте, что вам вздумается. И главное – никакого спорта!»

– Уинстон Черчилль был гениальным политиком и средней руки писателем, хотя получил Нобелевскую премию. Одна дочь покончила с собой, другая превратилась в запойную алкоголичку, сын…

– Плевать ему было на отпрысков! Как и мне сейчас.

– Если свежеиспеченный падишах на что-то плюет, – тихо сказал Сеня, – то думает, что боги плюют в ту же сторону.

– Чего ты бормочешь?

– Не обращай внимания.

– Ты вправду знаешь о каком-то молодильном средстве? – подался вперед Гога. – Это же сказки!

– Сказки, – согласился его друг и сделал маленький глоток минералки. – Если человек очень хочет жить, то медицина бессильна.

– Что? – не понял Гога, у которого с годами чувство юмора заменилось на чувство собственного величия.

Сеня явно не хотел продолжать разговор о сохранении молодости, а Гога страстно желал узнать способ. Рациональной частью ума Гога понимал, что годы берут свое, что все люди смертны. «Но почему одни смертны раньше, а другие позже? – вопила другая часть его сознания. – Я хочу позже! Хочу! Позже!» Иррациональное желание будит веру в чудо и усыпляет трезвый скепсис.

Гога давил на друга, упрашивал, уговаривал, и тот сдался.

– Хорошо, – кивнул Сеня. – Только я попрошу тебя об одной услуге. Партии нужны деньги.

– Сколько? – перебил Гога.

– Не торопись. Нам необходим постоянный, надежный и обильный источник. Речь идет об одной неизвестной компании и о разработке месторождения на шельфе…

* * *

Гога приехал по адресу, который дал Сеня. Никаких рекомендаций, предварительных звонков. «Тебя там будут ждать», – только и сказал Сеня. Гога верил и не верил в успех. Точнее – боялся поверить и волновался так, как давно уже с ним не случалось. Он не опасался, что его могут обмишурить, мало кто решился бы втирать ему очки. Гогу бесило, что он не знал методики омоложения. Что будут с ним делать и как это «что-то» действует? Гога терпеть не мог работы вслепую. Но Сеня только отмахнулся: «Не парься».

Искомый офис находился в центре, во дворах за улицей Мясницкой. На двери ничего не говорящая медная табличка «Техническая инспекция» и кнопка звонка. Гога надавил на кнопку, ответили не сразу, но ответили.

– Слушаю!

– Самодуров, – назвался Гога, и голос его предательски дрогнул. В переговорном устройстве послышался вздох явной досады. – Георгий Петрович Самодуров! – повторил Гога.

– Проходите.