Война "невидимок". Последняя схватка - Николай Шпанов

Разговор не был многословным. Витема сообщил, что жив и здоров. С другого конца ответили, что пока ничего нового нет, нужно ждать.

Витема послал в пространство длинное проклятие.

На печке клокотал котелок с консервами. Кипел чайник. Вот все, на что он может рассчитывать, — немного горячей жижи, чтобы согреть застывшие кишки. Думал ли он, что когда-нибудь будет так радоваться банке разогретой говядины, как никогда не радовался лучшим произведениям кулинарного искусства мадам ван Поортен!

Глухой вой заставил Витему оторваться от еды. Он выглянул в сени. Выла рыжая сука. Почему он не замечал ее раньше? Он прикрикнул на нее и замахнулся было поленом, но рука повисла в воздухе — так зловеще сверкали в полутьме глаза собак. Ему вдруг почудилось, что, ударь он эту рыжую собаку, — вся свора бросится на него. «Собачья солидарность!» — мелькнула ироническая мысль. Он отшвырнул полено, вернулся в комнату и сквозь чуть приоткрытую дверь выкинул собакам юколы. Вой рыжей суки не прекращался, он заглушал лязганье зубов и злобное ворчанье. Собака выла, не переставая.

Витема готов был и сам встать посреди избы и выть вместе с нею.

Но вдруг рыжая сука умолкла, словно к чему-то прислушиваясь, а еще через минуту снова послышался ее визгливый вой. Стая тотчас подхватила его.

Витема понял, что упряжкой владеет какой-то непреодолимый страх. Быть может, его внушает эта рыжая? Он выглянул в щель и вдруг сам почувствовал приступ безотчетного ужаса: судороги схватывали горло собаки, слюна текла из открытой пасти. Он поспешно захлопнул дверь. Господи, что же это за сука? Он готов поклясться, что не видел ее раньше. Откуда она взялась здесь, в этой морозной пустыне?.. Положительно, в этом было что-то сверхъестественное… Фу, чушь!.. В упряжке было десять собак. Не упала же эта с неба?..

Он приотворил дверь в сени и пересчитал собак.

Одиннадцать!

Открытие удивило его.

Боясь отворить дверь пошире, словно рыжая сука могла вот-вот броситься на него, он еще раз пересчитал собак, тыча в их сторону грязным пальцем.

Одиннадцать!..

Теперь это уже не просто удивило его. Витему охватил страх перед чем-то необъяснимым. Он еще и еще раз внимательно посмотрел на собаку. Поведение и даже вид резко выделяли ее из всей своры. «Больная», — твердо решил Витема, и от этого ему стало почему-то еще страшней. Хлопья белой пены падали с отвисшей челюсти собаки. Она уже не выла, а жалобно взвизгивала, волчком крутясь на одном месте среди испуганно сторонящихся ее остальных собак. Но выли уже все, и эта пытка была невыносимой. Набив топку дровами и приняв двойную дозу веронала, Витема уткнулся лицом в подушку и натянул на голову одеяло.

Сквозь тяжелый, болезненный сон он слышал голоса собак. Вместо того чтобы отдохнуть, проснулся с головной болью, через силу заставил себя встать и снова стал растапливать печку. Труба не тянула: ее забило снегом.

Болезненно сморщившись, Витема вслушался в продолжающийся за дверью концерт. Выглянув в сени, он содрогнулся от отвращения. Еще с двумя собаками было то же, что с рыжей: их челюсти отвисли, клочья пены падали из разинутых пастей. Поджав хвосты, псы кружились в каком-то странном сатанинском вальсе. Это было похоже на бешенство. Витема не понимал, как могла эта болезнь охватить стаю здесь, в Заполярье, и в такой короткий срок. Но не разбираться же в этом! Нужно что-то предпринимать, и как можно скорее. Жить рядом с собаками, каждая из которых, вероятно, уже заражена?! Нет, это выше его сил! Пусть он останется без средств передвижения, но — будь, что будет!

Витема снял со стены винчестер и, приотворив дверь настолько, чтобы просунуть ствол ружья, прицелился в одну из больных собак. От выстрела заметалась вся стая. Животные бросались на стены, рычали, царапались, визжали. В темноте ничего нельзя было разобрать, невозможно было прицелиться. Витема принес со стола лампу и сквозь щель направил ее свет в сени. Увидев свет, собаки бросились к двери. От резкого движения Витемы стекло упало и разбилось.

Керосин и стекла хранились в чулане. Пройти туда можно было только через сени, где бесновались собаки.

Витема ощупью снял со стены патронташ. Приотворив дверь, он загородил ее ящиком и с этой позиции стал стрелять. Стрелял наобум. Обойму за обоймой выпускал в воющую, визжащую, рычащую темноту. Короткие вспышки выстрелов на мгновение освещали сени. Скоро Витема различил, что в живых остались две или три собаки. Мелькнула было мысль, что, может быть, следует их оставить? Как же иначе он доберется до берега? Но страх быть укушенным бешеной собакой взял верх. Он стрелял и стрелял.

Когда затихла последняя собака, Витема почувствовал, что почти совершенно успокоился. Стрельба оказала на его расстроенные нервы странно благотворное действие.

Уже без всякого страха он отворил дверь и вышел в сени. Почти все собаки были мертвы. Двух пришлось добить. Он взял лопату и брезгливо сгреб трупы в угол.

С этого момента жизнь потекла спокойней. Нервное напряжение разрядилось. Витема заботливо готовил себе пищу, топил печь, вел радиопереговоры и, приняв обычную дозу кокаина, валялся на койке, погруженный в мечты о времени, когда, наконец, выберется из этой проклятой дыры.

Однажды вечером наушники сообщили ему, что пора готовиться к операции. Близилось время, когда он покинет зимовье.

«Вот что значит не дать разыграться нервам!» — с удовлетворением подумал Витема. Грезы о нереальном, вызванные кокаином, заслонили действительность, заставили забыть, что у него не осталось ни одной собаки…

Чтобы скоротать время, Найденов по уходе Житкова принялся за уборку жилья.

Найденова всегда раздражала некоторая неаккуратность Житкова, хотя он знал, что это происходит вовсе не от врожденной неряшливости или лени его друга, а от его кипучей энергии, от огромного темперамента. В большом и малом, в делах служебных и личных Житков был одинаково неутомим и ненасытен. Едва успевал наметиться успех одного начатого им дела, как он уже обдумывал план следующего. С годами его темперамент не только не остывал, а, казалось, разгорался новым огнем.

Найденову, вынужденному жить и работать бок о бок с другом, эти особенности характера Житкова доставляли много огорчений, так как сам он был полной ему противоположностью. Отличаясь сдержанностью в поступках, он всегда умел держать в узде свои мысли и стремления, старался с методичностью довести до конца всякое порученное ему дело. Не покончив с одним, он не распылял своих мыслей и энергии на что-либо новое. Это вовсе не означало в нем отсутствия темперамента, а подчас даже большой горячности, особенно если на пути к цели стояли трудно преодолимые препятствия. Но внешне он умел так владеть собой, что даже Житков иной раз принимал сдержанность друга за холодность, равнодушие и частенько корил его этим.

Когда оба они были моложе, разница характеров, еще не вполне сформировавшихся, не так ощущалась. Обоим казалось, что обо всем они думают одинаково, одинаково смотрят на жизнь. Но с годами приходила привычка все подвергать критике, анализу, замечать то, на что раньше не обратил бы внимания…