Когда умирают боги - К. С. Харрис

Поднявшись с кишащей паразитами соломы, Том отошел подальше от обладателя ласкового голоса. В камере размером двенадцать футов на четырнадцать сидело от пятнадцати до двадцати мужчин и мальчиков. Самому младшему не было и шести. Он лежал, свернувшись калачиком в углу, грязный, зареванный. Время от времени он начинал звать маму, пока кто-нибудь из взрослых не давал ему пинка, заставляя умолкнуть.

Том прижался лицом к прутьям решетки. На секунду он закрыл глаза и почувствовал, что его зашатало.

Он всю ночь не осмеливался сомкнуть глаз, так и провел бесконечно долгие темные часы. Впрочем, даже если бы он захотел, все равно бы не уснул из-за страха, крысиной возни и холода, который, казалось, проникал до самого сердца. А потом еще эти крики. Кричали доведенные до отчаяния, обезумевшие, больные и умирающие, жалобно кричали женщины, которых брали силой.

Один из мальчишек рассказал Тому, что тюремщики сдают женщин за почасовую оплату. Кое-кто из них, вероятно, не возражал — они давным-давно научились продавать свое тело, чтобы выжить. Но даже когда они не желали, у них не оставалось выбора.

Том видел, как по двору силком тащили девочку лет двенадцати-тринадцати, не больше. В шипящем свете факела он разглядел бледное испуганное личико с темными глазами, обезумевшими от страха, худые, как плети, руки.

— Пст. Мальчик…

Том начал вышагивать по камере.

Он попытался уговорить сторожа, притащившего его сюда, чтобы тот послал весточку виконту Девлину, но громила-сторож только расхохотался ему в лицо. Потом тюремщик вывернул ему карманы, так что у него не осталось даже мелочи, чтобы послать кого-то с запиской на Брук-стрит.

Он снова остановился у решетки, выходящей на двор. Он все время пытался представить, что подумает его светлость, когда Том не вернется домой. Неужели виконт Девлин предположит, что Том просто сбежал? Нет, не может быть. Или может?

Наверняка он подумает, что Том попал в беду, и пойдет его искать. Но он ни за что не догадается заглянуть сюда, по крайней мере сразу. Том успел наслушаться разговоров здешних старожилов. Они говорили, что на завтра назначено судебное заседание. Любого мальчишку могли осудить за один день и повесить на следующий. Случалось такое не часто — в основном приговоры выносились помягче, виновных ссылали — но все-таки бывало. Том знал.

Ему вдруг показалось, что стены начали смыкаться вокруг него, наваливаясь всей своей тяжелой громадой. Он втянул воздух и чуть не задохнулся от зловония экскрементов и пота, болезней и страха. Страха перед тюремной лихорадкой, страха перед кнутом и петлей палача.

— Помоги мне, Хьюи, — тихо прошептал Том, опускаясь на колени. Для него эти слова были как молитва, хотя он вовсе не был уверен, что Хьюи мог его услышать, а уж тем более помочь. Неужели все воры попадают в ад, даже если им было всего тринадцать? — Как ты все это выдержал? О господи, Хьюи, прости меня.

Он уткнулся лицом в колени и заплакал.

Ботанический сад Челси находился к северу от Темзы. Это был старый аптекарский огород, заложенный, как говорили, в семнадцатом веке, если не раньше. Сама Кэт ни разу там не бывала, но могла понять этот выбор: извилистые дорожки среди клумб служили идеальным местом, где агент мог встретиться со своим подчиненным, не вызывая ничьих подозрений.

Когда-то она, может быть, и ждала бы этой встречи с некоторой долей радостного предчувствия. Ей нравилось то щекочущее нервное возбуждение, когда постоянно ходишь как по лезвию ножа. Когда-то ей было нечего терять, кроме жизни. Сейчас все было по-другому.

Кэт отправилась в сад в собственном фаэтоне, в сопровождении конюха Джорджа, сидевшего рядом.

— Сегодня жарко, — сказала она, остановив фаэтон у Восточных ворот. — Постарайся, чтобы лошади не перегрелись.

Спасаясь от палящего солнца, она раскрыла над головой ярко-голубой шелковый зонтик, вошла в ворота и свернула к пруду с альпийской горкой. Там было прохладнее. Легкий ветерок шелестел листвой лип над головой, принося с собой смесь сладких ароматов — сухого розмарина, экзотического жасмина и свежескошенной травы.

Кэт какое-то время бродила между аккуратными клумбами роз. Потом она заметила пожилого господина с сутулой спиной и темным обветренным лицом — видимо, много лет он провел под тропическим солнцем. Но он даже не сделал попытки приблизиться к ней, а вскоре вообще скрылся среди кустов.

Она продолжала гулять, подбрасывая носками сандалий подол платья. Ей было интересно, кем окажется этот новый агент. Быть может, это будет французский эмигрант, как Пьерпонт? Или какой-нибудь англичанин, ввязавшийся в это дело из-за собственного неблагоразумия — или невезения и позволивший французам крепко подцепить себя на крючок. Или, возможно, это будет человек, разочаровавшийся в своей стране, но питающий при этом искреннее восхищение французами и тем, что они делают у себя там, за Ла-Маншем.

Сама Кэт не испытывала любви к Франции. Хотя ее и привлекала революционная идеология, но дикость и произвол, с которыми эта идеология насаждалась, отталкивали. А потом французы вообще предали собственные идеалы, сдавшись на милость военного диктатора, который соблазнил их картинами мирового господства.

Но Кэт целиком соглашалась со старой аксиомой: «Враг моего врага — мой друг». Врагом Кэт была Англия. Причем всегда, даже до того туманного утра в Дублине, когда ее мирок разбился вдребезги от топота солдатских сапог, женских криков и тени двух тел, раскачивавшихся на ветру.

Она вдруг почувствовала в саду присутствие еще одного посетителя — высокого мужчины в бежевых замшевых бриджах и хорошо сшитом сюртуке оливкового цвета на мощной, но стройной фигуре. Разумеется, она его узнала. Его звали Эйден О'Коннелл, и он был младшим сыном лорда Раткейла из Тайроли.

Кэт невольно напряглась. Когда остальных ирландцев сгоняли с их земель, О'Коннеллы из Тайроли с распростертыми объятиями приняли как самих завоевателей, так и их религию. В результате О'Коннеллы не только сохранили поместья, но и преумножили богатства.

Остановившись у края пруда, Кэт подождала, пока О'Коннелл не подошел к ней. Это был красивый мужчина с сияющими зелеными глазами и двумя ямочками, которые часто появлялись на худых загорелых щеках.

— Добрейшего вам утра, — весело произнес он, демонстрируя ямочки. — Чудесный сад, вы не находите?

Кэт не отрывала взгляда от блестящей на солнце водной глади. Ей было трудно поверить, что такой человек мог оказаться наполеоновским шпионом в Лондоне, и, разумеется, она не имела ни малейшего желания поощрять его заигрывания, если он забрел сюда случайно.

— Напоминает мне некоторые из тех, которые я когда-то видел в Палестине, недалеко от Иерусалима, — сказал он, когда она промолчала. — Кедры и платаны отливали на солнце серебром и золотом и были настолько высокие, что, готов поклясться, задевали верхушками небо.

Кэт медленно обернулась и посмотрела ему в лицо. Вблизи он выглядел старше, чем она думала. Скорее всего, ему было тридцать, а не двадцать пять. В его взгляде сквозил острый ум, который сначала и не увидишь из-за коварных ямочек.