Влияние морской силы на историю. C предисловием Николая Старикова - Альфред Тайер Мэхан

Последовавшее за этим сражение известно под именем сражения при Бичи-Хэде (Beachy Head). Со стороны французов участвовали в бою семьдесят кораблей, со стороны англичан и голландцев – пятьдесят шесть (по их отчетам) или шестьдесят (по отчетам французов). В союзном строе голландцы были в авангарде, английские корабли, под личной командой Герберта, занимали центр, а арьергард был составлен частью из английских, частью из голландских кораблей.

Вот главные фазы сражения:

1) Союзники, будучи на ветре, спустились всем флотом строем фронта. Как обычно, маневр был исполнен плохо, и, как это всегда бывает в таких случаях, авангард попал под огонь неприятеля раньше центра и арьергарда и понес самый большой ущерб.

2) Адмирал Герберт, хотя и будучи главнокомандующим, не сумел атаковать противника с надлежащей энергией, удержав свой центр на слишком большой дистанции от него. Союзные авангард и арьергард вступили с неприятелем в близкий бой (план VI, А). Судя по описанию этого маневра союзников, сделанному Полем Гостом[70], адмирал намеревался напасть главным образом на французский арьергард. Для этой цели он приблизил центр к арьергарду и держался на ветре на большой дистанции от французов, чтобы помешать им повернуть на другой галс и поставить арьергард между двух огней. Если это действительно так, то его план, в целом довольно целесообразный, был ошибочен в деталях, потому что при таком маневре центр составлял большой промежуток между собой и авангардом. Ему следовало бы атаковать, как сделал это Рюйтер под Текселем, такое число арьергардных кораблей противника, с каким он мог справиться, поручив в то же время своему авангарду отвлечь французский авангард. Можно допустить, что адмирал, который из-за меньшей численности своего флота не может развернуть такую длинную и сомкнутую линию, как неприятель, не должен позволять последнему охватить свой флот; но он должен стремиться к своей цели не путем оставления большого промежутка в центре, как это сделал Герберт, а путем увеличения интервала между отдельными судами авангарда. Союзный флот дал неприятелю возможность обойти его с двух сторон, с авангарда и с центра, которые и были атакованы.

3) Командир французского авангарда, видя, что голландская эскадра близка к его линии и больше пострадала, чем его корабли, послал вперед шесть своих головных кораблей, которые повернули затем на другой галс, поставив этим голландцев между двух огней (план VI, В).

В то же время Турвиль, не имея противника в центре, ибо ему удалось отбить атаку головного отряда неприятельского центра, выдвинул вперед свои головные корабли, которые диспозиция Герберта оставила свободными, и эти свежие корабли усилили атаку голландского арьергарда (В).

Это повело к общей свалке (mêlée) в головах линий, причем голландцы, как слабейшие из противников, сильно пострадали. К счастью для союзников, ветер стих; и пока сам Турвиль и другие французские корабли спускали шлюпки, чтобы выбраться на буксире в надлежащую позицию, союзники догадались отдать якоря при полных парусах; а затем, прежде чем Турвиль успел разобраться в положении, отлив, действовавший в юго-западном направлении, вывел его флот из сражения. Он вынужден был стать на якорь в одной лиге от неприятеля.

В девять часов пополудни, когда начался прилив, союзники подняли якоря и легли на ост. Многие их корабли были так сильно повреждены, что, согласно английским описаниям, решено было скорее потопить потерявшие управление корабли, чем рисковать новым общим столкновением.

Турвиль преследовал их; но, вместо того чтобы предпринять общую погоню, он сохранял боевую линию, сведя скорость флота к скорости самого тихоходного из кораблей. Рассмотренный случай был именно таким, в котором свалка (mêlée) позволительна или даже прямо обязательна. Неприятеля, разбитого и бегущего, должно преследовать с возможной энергией, заботясь о сохранении порядка лишь настолько, насколько это необходимо, чтобы последующие корабли не лишались взаимной поддержки, условие, которое никоим образом не требует таких относительных координат и дистанций, какие требуются в начале или в середине хорошо руководимого боя. Неумение понять необходимость общего преследования указывает на неполноценность Турвиля как флотоводца, и это выявилось, так сказать, в лучший момент его карьеры. Ему уже больше никогда не представлялось такого случая, как это первое большое генеральное сражение, в котором он был главнокомандующим и исход которого Гост, бывший на флагманском корабле, называет самой полной морской победой из всех когда-либо одержанных. В то время она действительно была такой – самой полной, но не самой решительной, какой она, пожалуй, могла бы быть. Согласно Госту, французы не потеряли не только ни одного корабля, но даже ни одной шлюпки; и это обстоятельство, если оно соответствует действительности, делает еще более непростительной вялость преследования ими союзников, которые, посадив на мель шестнадцать своих кораблей, сожгли их на виду у неприятеля, гнавшегося за ними до Доунса. Английские писатели упоминают, впрочем, о потере союзниками только восьми кораблей – оценка, может быть, настолько же уклоняющаяся от истины в одну сторону, насколько оценка французов – в другую. Герберт ввел свой флот в Темзу и помешал неприятелю продолжать преследование, сняв фарватерные буи[71].

Имя Турвиля – единственное великое историческое имя среди моряков, участвовавших в этой войне, если мы исключим прославленных приватиров, во главе которых стоял Жан Барт. Между английскими моряками, командовавшими эскадрами, – людьми храбрыми и предприимчивыми, – нет, однако, ни одного, за кем можно было бы признать исключительные заслуги. Турвиль, прослуживший к тому времени во флоте почти тридцать лет, был одновременно и моряком, и военным человеком. С замечательным мужеством, поразительные примеры которого он часто давал в своей юности, Турвиль соединял боевой опыт, накопленный всюду, где только появлялся французский флаг: в англо-голландской войне, в Средиземном море и в борьбе с варварийскими пиратами. Достигнув чина адмирала, он лично командовал всеми крупнейшими флотами, посылавшимися в море в первые годы этой войны, и внес в командование научное знание тактики, основанное как на теории, так и на опыте и соединившееся с тем практическим знакомством с морским делом, которое необходимо для того, чтобы применять тактические принципы к маневрированию флота в океане. Но при всех этих высоких качествах ему, кажется, недоставало того, в чем так нуждаются многие воины, а именно – способности принимать на себя большую ответственность[72]. Его осторожность в преследовании союзников после сражения при Бичи-Хэде объясняется, хотя это и не кажется так с первого взгляда, той же чертой его характера, которая заставила его два года спустя, при Ля Хуге, вести свой флот на почти верную гибель, потому что он не смел ослушаться лежавшего у него в кармане приказания короля. Он был достаточно храбр, чтобы исполнить все, что ему было поручено, но недостаточно силен, чтобы нести самое тяжелое бремя. Турвиль действительно был предтечей осторожных и искусных тактиков наступавшей тогда эры, но все-таки в нем еще было нечто от горячности, которая характеризовала пылких и храбрых флотоводцев семнадцатого столетия. Он без сомнения считал после Бичи-Хэда, что действовал очень хорошо, и мог чувствовать удовлетворение; но он не смог бы действовать так, если бы проникся чувствами Нельсона, когда тот говорил: «Если мы взяли десять кораблей неприятеля, а одиннадцатый упустили, хотя могли бы взять и его, то я никогда не сказал бы, что мы провели день хорошо».