«Зайцем» на Парнас - Виктор Федорович Авдеев

сюжет, а то бы «Карапета» смастерил получше!

Наряду с подъемом, в душе у меня появилась мышь сомнения и прогрызла где-то свою дырку. Гм. А не мало ли все-таки для писателя рабфаковского образования? Со мной Углонов, в сущности, разговаривал, будто с зулусом. Зря, пожалуй, я бросил институт иностранных языков. Какие-то Эйнштейны есть на свете, теория относительности, фламандские художники, фамилии которых мне даже не сочли нужным назвать. Джинсы с их солнечной системой! Вообще-то говоря, на солнце мне не жить, там сгоришь, а описать я его могу и без Джинса, и все же неудобно. Писатель, а солнечной системы не знаю и «Стократа», Шпенглера не читал.

Надо бы достать эти книжки, может, и я их пойму? Да кто мне даст? В библиотеке? Подставляй обе руки! Все эти ученые, философы считаются «буржуазными». Скажут: а товарища Сталина не хотите почитать?

VII

Редактирование «Карапета» наконец закончилось. Мы с Болотиной не скрывали своей радости. Убирая мою сильно исчерканную, пеструю от вставок рукопись в вахлатую папку, она сказала:

— Странно. По логике начинающие писатели должны быть сговорчивыми. Редактор передает им свой опыт, прививает вкус, а они ершатся. Вы ж, Виктор Федорович, у меня были особенно трудный. Надеюсь, после, когда к вам придет зрелость, вы оцените мои усилия.

«Давно оценил, — подумал я. — Три шкуры и семь потов слезло. Исковыряла всю повесть».

В последние дни как я ни топырился, но почти целиком вносил в «Карапета» требуемую Болотиной правку. «Иначе откажусь вас редактировать», — заявила она.

Идти на обострение, когда работа почти завершена? Поздно.

Зато рукопись готова и передана в машинное бюро, как и у тех знаменитостей, которые так важно ходят в издательство и не замечают меня. Теперь и я вступил с ними в один строй. Считаться писателем и не иметь книжки: смешно? Скоро-скоро я уже перестану испытывать это чувство неловкости.

Вдобавок Болотина без звука выписала одобрение на «Карапета», что давало мне право в ближайшие дни получить в бухгалтерии издательства тридцать пять процентов гонорара. «Ого какой куш! — радостно думал я. — Небось и в карман не влезет».

В торжественный для меня день, получив деньги, я в приемной издательства столкнулся с Цыпиным, разговаривавшим с видным поэтом: голенастым, длинношеим, похожим на страуса. Директор протянул мне руку, познакомил со своим собеседником.

— Слышал, слышал, — доброжелательно сказал он. — Болотина информировала. Отредактировали рукопись? Теперь будем сдавать в производство.

«Не нажаловалась, — с признательностью вспомянул я Эмму Ефимовну. — Скажи: рафинированная интеллигентка, наманикюрена, а оказывается, свойская».

— А как ваши дела в «Известиях»? — расспрашивал Цыпин. — Работаете?

Я замялся, не совсем внятно ответил, что больше туда не хожу. Цыпин был очень удивлен.

— Не понял. Что у вас произошло в редакции?

Я объяснил, как «не додул» с инженером-изобретателем и сорвал задание.

— Через два дня я зашел в отдел информации. Лифшиц сказал, что занят. Я не захотел больше навязываться.

После своего провала я действительно заходил в «Известия». Кошелек мой совсем опустел, я даже не мог наскрести деньжонок, чтобы выкупить пайковый хлеб, селедку, и вынужден был спрятать самолюбие под каблук. Холодный прием Лифшица дал мне понять, что в отделе информации меня считают человеком, лишенным репортерской хватки и потому маложелательным.

Цыпин нахмурился.

— Я как раз еду туда. Вы свободны?

Во дворе его ожидала черная легковая «эмка», и десять минут спустя мы уже были в «Известиях». Лифшиц вновь поднялся из-за стола, положил карандаш на ворох телеграмм, гранок, почтительно поклонился Цыпину. Ответственный секретарь даже не кивнул ему, не снял шляпы. Держа меня за руку, он прошел к столу заведующего отделом, повернулся так, чтобы нас видели и слышали все сотрудники, проговорил громко, отчетливо:

— Еще раз повторяю вам всем: товарищ Авдеев будет работать в газете. Конечно, я мог бы взять его в другой отдел. Но мне хочется, чтобы он начал так, как начинают везде — с репортажа. Опыта, навыка у него пока нет. В приобретении их вы и должны помочь ему. Я не сомневаюсь, что со временем из Авдеева выйдет отличный журналист.

Он вдруг повернулся к Лифшицу.

— Ясно вам, Наум Яковлевич?

Лифшиц тотчас склонил голову с безукоризненным пробором.

— Ясно.

— Надеюсь, больше никаких инцидентов не повторится? — Цыпин мягко сказал мне: — Не падайте духом, Авдеев, неудачи бывают у всех. Вам дадут новое задание. Больше проявляйте энергии. Желаю успеха.

После ухода Цыпина сотрудники вновь уткнулись в свои бумаги, продолжали читать телеграммы, править заметки, просматривать гранки, будто никто их и не отрывал. Сгустившаяся тишина мало мне понравилась. Я был признателен Цыпину: его заступничество гарантировало мне работу. Однако такая «рекомендация» ответственного секретаря кое-кому в отделе информации явно пришлась против шерсти. Чем это для меня пахнет?

«Будем посмотреть».

Глядя на меня рыбьими глазами, Лифшиц сказал ровным, бесстрастным тоном:

— Вам известно, Авдеев, что сейчас строится первая линия метрополитена? Отлично. Нашему отделу нужно получить развернутую информацию строк на тридцать — сорок. Сейчас мы выдадим вам удостоверение в том, что вы являетесь репортером «Известий»: поезжайте на «Площадь Революции» и спуститесь в шахту. Действуйте решительней. Вы представитель второй в Советском Союзе по величине и авторитету газеты.

Он был предельно вежлив, не позволил себе ни хмурого взгляда, ни резкого слова, и я окончательно понял, что меня он терпеть не может.

Вылетев из редакции после неудачи с изобретателем светофора, я совершенно не собирался жаловаться на Лифшица ответственному секретарю: на черта мне это сдалось? Меня ведь интересовала только «изящная словесность». Газету я считал литературными задворками. (Меня вон сам Илларион Углонов в ученики принял.) Но что я мог поделать, если Цыпин тянул меня и тянул? Директор издательства — попробуй поссориться.

«Придется все-таки поработать», — решил я, идя в секретариат, чтобы подписать удостоверение. Здесь у стола стояли двое мужчин. Плешивый, в огромных очках, тыча пальцем в отпечатанную на машинке рукопись, говорил белокурому в кожаном пальто:

— Очерк подойдет. Только надо кое-что подправить. Вы пишете: «Самолет летел над Москвой», а надо «над красной Москвой». Вы пишете: «На аэродроме их встречали представители шахтеров Донбасса», а надо: «Встречали доблестные представители Всесоюзной Кочегарки». Не «столица была расцвечена огнями», а «красная столица расцвечена яркими огнями». Здесь вставьте: «советские летчики». Вот тут «советская молодежь». Понимаете? Сядьте и поправьте.

— Понял, — с готовностью кивнул белокурый мужчина и выхватил из кармана кожаного пальто вечное перо. — Сейчас будет готово.

— Вот. И сразу сдадим в номер.

Этого-то я в душе и боялся. Нигде так бережно не коллекционируют языковые штампы, как в наших газетах.

Поездку на станцию метро «Площадь Революции» я решил не откладывать: всякое дело