Уйти, чтобы вернуться - Марк Леви

Эндрю, больше всего на свете ценивший комфорт, заверил его, что такая мысль никогда не пришла бы ему в голову.

— Вы не могли пораниться каким-то инструментом, побывавшим в лесу, например охотничьим?

Эндрю тут же подумал об Олсоне и сжал кулаки, так ему захотелось врезать этому мерзавцу в челюсть.

— Не исключено, — ответил Эндрю, сдерживая ярость.

— В следующий раз будьте осторожнее, — заключил врач с улыбкой, довольный, что сумел продемонстрировать студентам свою проницательность. — Если все пойдет хорошо, я выпишу вас в понедельник днем. Вы ведь этого хотели?

Эндрю согласно кивнул.

— Вам придется за собой следить. Рана в пояснице не очень серьезная, но надо дать ей время зарубцеваться. Постарайтесь ее не инфицировать. Когда вы возвращаетесь в Штаты?

— В принципе в конце следующей недели.

— Я бы вас попросил перед отъездом в аэропорт заглянуть на контрольный осмотр. Заодно мы снимем вам швы. До понедельника! Хороших вам выходных, сеньор Стилмен, — заключил врач, выводя своих студентов из палаты Эндрю.

* * *

Немного погодя в тот же день Эндрю посетил полицейский, записавший его показания. Полицейский объяснил, что надежды задержать преступников нет никакой, так как в отеле нет камер наблюдения, и Эндрю не стал подавать заявление. Полицейский, радуясь, что не будет лишней бумажной волокиты, простился, пожелав Эндрю скорейшего выздоровления. Навестила его и Мариса, проведшая полдня у постели жениха и уделившая Эндрю час.

В воскресенье в больницу явилась Луиза, узнавшая от племянницы о несчастье и решившая побаловать раненого едой собственного приготовления. Она провела у него несколько часов, послушала его рассказы о журналистских приключениях и сама поведала о том, что привело ее в ряды матерей площади Мая… А потом спросила, успел ли он познакомиться с Альберто.

Эндрю рассказал о партии в покер, и Луиза посетовала, что Альберто уже тридцать лет только и делает, что режется в карты и набирает вес. Такой умница, а отказался от жизни и от жены, просто зла не хватает!

— Знали бы вы, каким красавцем он был в молодости! — Она вздохнула. — Все местные девушки на него зарились, но он выбрал меня. Я умела вызвать к себе интерес: создавала впечатление, что он мне совершенно безразличен. А ведь всякий раз, когда он ко мне обращался или улыбался при встрече, я таяла, как мороженое на солнце. Но я была слишком горда, чтобы это показать.

— Что же заставило вас изменить свое поведение? — спросил заинтересовавшийся Эндрю.

— Как-то вечером… — Луиза достала из своей корзинки термос. — Врач не запрещает вам кофе?

— Он ничего об этом не говорил. Здесь меня поят какой-то мерзкой бурдой, — пожаловался Эндрю.

— Молчание — знак согласия. — И Луиза наполнила чашку до краев. — Значит, как-то вечером Альберто заявился к моим родителям. Позвонил в дверь и попросил у моего отца разрешения со мной прогуляться. Дело было в декабре: страшная жара и влажность. Я подслушала их разговор, стоя на лестнице.

— Что ему ответил ваш отец?

— Он отказал Альберто и выпроводил его, заявив, что дочь не желает его видеть. Мне тогда доставляло извращенное удовольствие перечить отцу по любому поводу, поэтому я мигом сбежала по лестнице вниз, накинула на плечи шаль, чтобы не шокировать отца, и ушла с Альберто. Уверена, они все это подстроили! Отец не признавался в этом, Альберто тоже, но они годами так надо мной подтрунивали всякий раз, когда заходила речь о нашем с Альберто первом свидании, что у меня никогда не возникало сомнений, что это был заговор. Прогулка получилась приятнее, чем я могла предположить. Альберто не обхаживал меня так, как это делают парни, мечтающие о том, чтобы побыстрее затащить девушку в постель. Нет, он разговаривал со мной о политике, о новом мире, где у каждого будет свобода самовыражения, где бедность перестанет быть правилом и превратится в исключение. Альберто был гуманист — наивный утопист, зато само благородство. У него была убедительная манера говорить, от его взгляда я вся трепетала. Занятые переделкой мира, мы забыли о времени. Когда мы повернули назад, час, назначенный мне отцом для возвращения домой, — он несколько раз повторил его, когда мы уходили, — давно миновал. Я знала, что отец поджидает нас у дома, возможно, даже с берданкой, заряженной крупной солью, чтобы преподать Альберто хороший урок. Поэтому я сказала, что мне лучше будет вернуться одной, иначе ему несдобровать, но Альберто настоял на том, чтобы меня проводить.

На углу нашей улицы я попросила у него платок, обвязала им свою лодыжку, оперлась о его плечо и захромала. Увидев меня, отец сразу успокоился и бросился нам навстречу. Я наврала, что растянула ногу, поэтому мы тащились обратно часа два, ведь мне приходилось через каждые сто метров останавливаться, чтобы отдышаться… Не знаю, поверил ли мне папа, но он поблагодарил Альберто за то, что тот доставил его дочь домой живой и почти невредимой. Честь была спасена, а это главное. Я же, ложась спать, думала только о тех чувствах, которые меня охватили, когда Альберто меня обнял и когда моя рука легла ему на плечо… Через полгода мы обвенчались. Мы были совсем небогаты и едва сводили концы с концами, но Альберто никогда не унывал. Мы были по-настоящему счастливы. Я прожила с ним лучшие годы моей жизни. Сколько мы смеялись! А потом установилась новая диктатура, страшнее прежних. Нашему сыну было двадцать лет, когда его похитили. Он был у нас с Альберто единственным ребенком. Он пропал навсегда, и наш союз из-за этого распался. Каждый переживал случившееся по-своему: он предпочел обо всем забыть, а я вступила в борьбу. Как видите, мы поменялись ролями. Если вы снова встретитесь с Альберто, то помните: я запрещаю вам говорить ему, что я вам о нем рассказывала. Обещаете?

Эндрю кивнул.

— С тех пор как вы побывали у меня, я потеряла сон. Ортис — не главный персонаж моего досье, он был, как я уже говорила, на вторых ролях — служака, не сделавший блестящей карьеры. Но теперь я не могу избавиться от мысли, что, возможно, это он сидел за штурвалом самолета, из которого моего сына выбросили в Ла-Плату… Хочу, чтобы вы его отыскали и вырвали у него признание. Самое худшее в жизни женщины — потерять своего ребенка, это величайшая драма для человека, страшнее, чем собственная смерть. Но вы представьте, какая это боль — не иметь возможности припасть к могиле, так никогда и не увидеть тела… Знать, что тот, кто называл вас мамой, кидался вам в объятия, обнимал изо всех сил…

Луиза помолчала, глотая слезы.

— Когда ребенок, свет всей вашей жизни, исчезает без следа и вы знаете, что больше никогда не услышите его голоса, ваше существование превращается в ад.

Луиза отошла к окну, чтобы спрятать лицо. Отдышавшись, она продолжала, глядя вдаль:

— Альберто нашел убежище в забвении, потому что боялся, как бы боль не толкнула его на слепую месть. Он не хотел становиться таким, как они. У меня такого страха не было. Женщина способна без малейших угрызений совести убить того, кто похитил ее дитя. Будь у меня такая возможность, рука бы не дрогнула.