Трава под снегом - Вера Колочкова

– Привет, сын.

– Здравствуй, отец.

– Ты не думай, я не специально мальчишку увез, чтобы тебя к себе заманить…

– Да я и не думаю, отец. Увез и увез. Спасибо. Как ты живешь? Как здоровье? Все хорошо?

– Ишь как тебя расколбасило на вежливость… Еще и счастья мне в личной жизни пожелай. И успехов в работе. А здоровье… Да нормальное у меня здоровье, дай бог каждому.

– Ну, тогда мы поедем? А то уже поздно.

– Ага. Езжайте.

Командор быстро отвернулся от сына, упер взгляд в темное окно. Бледная луна уже прорисовалась в синем мартовском небе, глянула хищно в глаза, словно предчувствуя скорую ночную добычу, и он зажмурился, опустив веки, сглотнул твердый режущий комок, застрявший в горле. А может, это был не комок. Может, осколок от обломанного до основания хрусталика, о котором давеча толковал этот странный светлоглазый мальчишка.

– Андрюх… Андрюх… Погоди… – тут же долетел до уха Командора мальчишкин тихий испуганный шепот. – Погоди, мы не можем уехать! Ему сейчас плохо было, он рубашку на груди рвал…

– Зачем? А что с ним было?

– Я не знаю… Он побелел весь и дышал тяжело. Знаешь, как я испугался? Давай останемся здесь, Андрюха! Вдруг мы уедем, а ему опять плохо станет?

– Да? – с сомнением прошептал Андрей и замолчал.

Командор тоже молчал, сидел отвернувшись к окну. Он чем угодно мог поклясться, что присутствовала в этом коротком «да» настоящая сыновняя тревога, неподдельная, искренняя! Когда Андрей, подойдя, присел перед его креслом на корточки, он так и не смог повернуть к нему голову. Испугался, что расквасится совсем уж по-бабьи.

– Отец… Хочешь, мы останемся? Переночуем тут у тебя…

– Ночуйте. И в самом деле, куда вы на ночь глядя. Комнат для гостей много, любую выби райте.

– Хорошо. Я сейчас за Лесей схожу. Она в машине.

– Ага. Сходи. Ты не бойся, я мешать вам не стану, спать пойду. Пусть она не дрожит. Я сейчас прямо наверх поднимусь и лягу.

– Может, тебе помочь?

– Нет. Не надо. Я сам. Поужинайте тут чем-нибудь. В холодильнике еда есть. Спокойной ночи…

Он быстро встал с кресла, но тут же и покачнулся немного – голову повело, и колени неприятно дрогнули слабой немощью. Андрей сунулся было подхватить, но он отвел его руку, распрямился:

– Да ладно! Я ж не старец древний, чтобы меня под локоток до одра вести. Я еще в силе, сынок. Просто сегодня… сердце немного прихватило. Иди, веди свою Лесю, чего ей в такси сидеть?

– Ладно. Если что, ты зови, отец. Сразу в скорую позвоним.

– Да ничего. Надеюсь, отлежусь.

Он старался идти очень бодро под сыновним взглядом. И по лестнице наверх поднялся бодро. Раздевшись, лег в постель, глянул на желтый диск луны и отвернулся, вяло махнув рукой. Сгинь, зараза. У меня сын в доме ночует. Я не один, не один…

Леся так и не смогла заснуть этой ночью. Андрей тихо посапывал рядом, лежа на спине, и она жалась к нему, как испуганный ребенок, обвивала руками, клала голову на предплечье. Поднявшаяся внутри суматоха то билась мелким бесом, то застывала, сковывая тело тревожным напряжением. Когда занавеска на окне высветилась узором на фоне бледного рассвета, она села на постели, помотала тяжелой головой в изнеможении. Не может она больше находиться в этом доме, сил нет. Даже просто так лежать не может. Устала.

Натянув на себя одежду, она приоткрыла дверь гостевой комнаты, на цыпочках прошла по коридору. Вот и гостиная. Та самая. И диван стоит на том же месте, напротив огромного плазменного экрана телевизора. Постояв около дивана, она закрыла глаза, сглотнула подсунувшееся к горлу тошнотворное дрожание организма. Странное чувство овладело ею, будто жившее внутри презренное воспоминание вдруг забилось в падучей и потребовало дополнительного самоистязания. Как будто мало оно истязало ее все эти годы. Жило в ней изо дня в день, руководило поступками, давило на плечи, пригибая их все ниже и ниже. И твердело с годами, как твердеет нежная зеленая корочка грецкого ореха, превращаясь в жесткую скорлупу. Точно так, наверное, и преступника тянет на место преступления. Да, да, так оно и было тогда… Пришла, села на диван. Игорь пошел принести ей воды. А потом телевизор включили. Вот этот самый. Сначала кадры популярной телепередачи пошли, а потом… Потом…

Нет. Не так все было. Надо вернуться туда, к самому началу. Она тогда отправилась Валентину искать. Поднялась по лестнице и пошла, пошла прямо по коридору…

Медленно встав с дивана, она сомнамбулой до шла до лестницы, поставила ногу на первую ступеньку. Вот так. Потом на вторую. Дальше. Сразу за округлой площадкой коридор начинается. Вот, вот это место! Около двери в хозяйскую спальню. Именно из этой двери Командор вышел ей навстречу…

– Кто там? Это ты, Андрей? – вздрогнула она от тихого голоса, громом раздавшегося в коридорной тишине.

Боже, а дверь-то в спальню приоткрыта! От ужаса Леся дернулась, собираясь бежать, но ноги будто приросли к месту. Обнаглевшее вконец презренное воспоминание заартачилось, не захотело ее отпустить. Рука сама по себе поднялась, пальцы оплелись вокруг витой дверной ручки, и она потянула ее на себя, одновременно проговорив дрожащим, с легкой хрипотцой голосом:

– Нет, это не Андрей. Это я, Леся. Вы почему не спите? Вам плохо?

– Нет. Мне нормально, Лесь. Ты зайди, не бойся. Я все равно не сплю. У меня бессонница.

Она робко шагнула за порог, постояла, вглядываясь в предрассветную зыбкость, ползущую в комнату из большого окна. Еще немного, и настоящий рассвет начнется. А пока луна за окном хозяйничает, как на картине маслом писанная. Жуткое зрелище. Странно, она никогда не думала, что луна в ночном окне так жутко выглядит.

Командор полусидел-полулежал на одной половине огромной кровати, опершись спиной о подушки. Одеяло аккуратно закрывало его по пояс, руки с вытянутыми ладонями лежали вдоль тела.

Голова была повернута чуть влево, к окну. К луне. И лицо было похоже на луну, будто исходила от него такая же мертвая тоска. И даже, как ей показалось, белки глаз были окрашены желтым, ядовитым оттенком.

А потом он повернул в ее сторону лицо. Измученное, больное, жалкое. Лицо обыкновенного ста рика-неврастеника. Они долго смотрели друг на друга, молчали, и Леся все порывалась произнести что-нибудь вежливое и никчемно-холодное, спросить, не принести ли ему воды по причине болезненного состояния, но не могла. Язык не поворачивался. Не из-за обиды, нет. С обидой вообще происходило что-то странное. Обида внутри не ощущалась, не давала о себе знать, не шевелилась привычно. То ли замерла, то ли в стороне затаилась. А может… Может, ее вообще… не было? Но как, как не было! Вот и комната та же самая, и постель та же самая, и лепнина на потолке, и комод с золотым амурчиком, за которым тогда пряталась камера с красным зрачком…

– Да, Леся. Правильно. Камера на комоде стояла. За амурчиком.